Когда к концу недели охотники вернулись, хозяйственные и строительные работы разгорелись с новой силой. Наконец стало ясно, что запасы провизии достаточны. Если им повезет и ранней весной они сумеют добыть кое-что силками, которые расставят в снегу, они переживут зиму. Элуа Маколле, успокоенный, кивал головой.

— Может быть, нам не придется есть друг друга.

— Что вы болтаете! Какой кошмар!

— Э-э, и такое случалось, голубушка.

Едва ли он шутил.

Анжелика, слушая его, чувствовала себя словно в тисках какого-то тяжкого предчувствия. Она то пребывала в состоянии радостного подъема, которое создавала красота этих пустынных, уединенных мест, то ее охватывал страх, когда она представляла себе, какие испытания их ожидают и как плохо подготовлены они к тому, чтобы противостоять им. Этим мужчинам и нескольким женщинам и особенно этим детям, таким хрупким существам, предстояло пережить здесь долгую зиму в тесноте, со скудными запасами пищи, без лекарств, в полном и тягостном одиночестве, словно в замкнутом круге.

Жоффрей де Пейрак ничего не сказал, когда увидел, что Анжелика взяла в свои руки тяжкую работу в коптильне. Она догадывалась, что он все время наблюдает за ней издалека, и старалась не ударить в грязь лицом.

«Уж не думает ли он, что я ни на что не гожусь и буду сидеть сложа руки?»

Им нужно выиграть год. Ведь именно так он сказал, не правда ли? А сейчас почти все их достояние — это одежда на их плечах.

Помочь ему выжить, восторжествовать — с каким тайным ликованием она будет стремиться к этому, ведь она столько времени не имела возможности служить ему. И она решила трудиться для него, чтобы хоть в какой-то мере искупить тем самым свое былое предательство. Эта мысль целиком завладела Анжеликой. И самая изнурительная работа не казалась ей тяжелой.

Есть чувства, которые проверяются только временем. И среди них — верность любви. Она добьется своего и сокрушит ту стену недоверия к ней, которая иногда отделяет от нее Жоффрея. Она докажет ему, что он всегда был для нее всем, докажет, что никогда ни в чем не посягнет на его мужскую свободу, что она не отяготит ему жизнь, что у нее и в мыслях нет отвратить его от работы и от тех целей, которые он себе поставил.

Страх, не пожалеет ли он когда-нибудь, что взял ее сюда с собой или даже что он вообще отыскал ее, бросал Анжелику в холодный пот. Это были дни, когда непредвиденные тяготы их бивуачной жизни снова разлучили ее с мужем, она томилась вдали от него. Как и во время пути, мужчины с грехом пополам теснились в сооруженной на индейский лад простой хижине из коры, для женщин и детей построили более просторный вигвам, и в нем, в одном из углов, на скорую руку сложили небольшой очаг. В вигваме было достаточно тепло, но Анжелика чувствовала себя там неуютно, и ей снова начало мерещиться, будто она все еще одна и безнадежно ищет свою любовь, которую потеряла в этом огромном мире. А еще чаще ей виделось, как Жоффрей отталкивает ее и взгляд его непреклонен, как тогда на «Голдсборо», в тот памятный день, когда она пришла умолять его о помощи.

Итак, она трудилась, как рабыня. И если у нее выпадала свободная минутка, она бежала с детьми в лес, чтобы собрать охапку хвороста. Топлива всегда не хватает, а она по опыту знала, что нет ничего хуже, когда зимним утром нечем разжечь огонь.

И она торопливо подбирала с земли ветки и веточки, чтобы сложить их кучей в сарай, где хранились дрова.

Анжелика всегда любила собирать в лесу хворост. Еще когда она была девочкой и жила в родительском замке Монтелу, тетушка Пюльшери говаривала, что это единственная работа, которую Анжелика выполняет охотно. Она умела быстро вязать огромные охапки и без устали таскала их. И здесь, когда люди де Пейрака в первый раз увидели ее возвращающейся в сопровождении ребятишек из лесу согнувшейся, словно старуха, под своей ношей, такой огромной, будто это сам лес двинулся в путь, они так и застыли с открытыми ртами, не зная, ни что сказать, ни что предпринять.

Анжелика безупречно выполняла все, за что бы ни бралась, и любое вмешательство казалось неуместным, а потому они старались не навязываться к ней со своей помощью. Между собой они много говорили о ней, пытаясь понять, кто же она, но так и продолжали теряться в догадках. С одной стороны, тут каждому ясно, эта женщина тяжко потрудилась на своем веку, потому что она не чурается никакой работы, с другой — это тоже было очевидно, — она была великосветской дамой, которая привыкла к тому, что ее окружают слуги, привыкла приказывать, проводить время в праздности. Только вот не любила она, когда смешивали эти две черты ее натуры.

И если кто-нибудь из мужчин в эти трудные, напряженные дни, предшествовавшие их первой зимовке в Вапассу, подходил к ней, чтобы помочь, она сухо отсылала его обратно.

— Оставьте же, мой милый, у вас есть другие, более спешные дела. Когда вы понадобитесь мне, я вас позову.

Да, Жоффрей де Пейрак наблюдал за нею. Он видел, с какой сноровкой орудует она возле огня в коптильне, словно только этим и занималась всю жизнь. Он видел, как она сдирает шкуру с убитых ланей или оленей, опустошает их чрево, разбирает кости, как она ощипывает птицу, процеживает тошнотворный жир, выгребает из очага уголь — и все это делает с просто удивительной для ее маленьких, тонких и холеных рук сноровкой и энергией.

Со смешанным чувством изумления и уважения он обнаружил, что она очень сильная, спорая, что она умеет делать много такого, к чему ее воспитание и в особенности та блистательная, роскошная жизнь, какую он создал ей в Тулузе, казалось бы, не предназначали.

И в минуту раздражения — а оно иногда готово было толкнуть его к ней, чтобы вырвать у нее резак, которым она так ловко орудовала, тяжелый котел, который она переставляла одним рывком, или охапку дров, под тяжестью которой сгибалась, — он чувствовал необузданную силу горестной и дурной страсти, обуревавшей его, когда он думал о годах их разлуки.

Потому что в такие минуты перед ним была другая женщина, «незнакомка», постигшая науку жизни без него, и теперь она выставляла напоказ свое умение, а он почти негодовал на нее за то, что она такая сильная, что ее ни в чем нельзя упрекнуть и что она столько всего познала вдали от него.

Ему вспомнилась фраза, что она бросила ему как-то на «Голдсборо»: «И как это у вас появилось желание отыскать меня? Ведь я злая, глупая, никчемная, я ничему не научилась в жизни…»

Да, действительно, он тогда не сумел оценить по достоинству эту новую Анжелику, не понял, на что способна она, если ее предоставить самой себе. Он думал о том, как мало еще знает он женщин. Вот хотя бы Анжелику. И в сердце его боролись восхищение и ревность.

Анжелика прекрасно разгадала его слабость. Чуткая душой, она понимала причину ее, и ей почти доставляло удовольствие сознавать, что он, такой мужественный, такой необыкновенный человек, тоже уязвим. Эта мысль словно успокаивала ее. И тогда она мимоходом бросала ему взгляд, в котором одновременно сквозили мягкая насмешка, нежность и еще что-то непостижимое, от чего ему делалось не по себе.

— Не тревожьтесь, — говорила она, с улыбкой тряхнув головой. — Я люблю работу, и потом… я познала рабство, а это похуже, чем собирать хворост ради любви к вам…

А он чувствовал при этих словах почти физическую боль, словно острое лезвие клинка вонзалось в его сердце. Как случилось, что она продолжает быть единственной женщиной, способной заставить его страдать, его, настолько пресыщенного вниманием слабого пола, и при этом всего лишь оставаясь самой собою?..

По правде сказать, он ни в чем не мог упрекнуть ее. В ее поведении не было ни ложной покорности, ни вызова. Но всему, что она умела, она научилась вдали от него. И он мучился от отчаянного желания взять реванш. Ради нее он решил тверже, чем когда-либо, что они восторжествуют в борьбе против злого рока, и такова была его жажда властвовать над судьбой, что он передавал ее своим людям, убежденный, что никакая сила не может одержать над ним верх.