История с Пон-Брианом разбередила в ее душе едва зарубцевавшиеся раны. И сейчас они переживали одно из тех коротких мгновений, когда мужчина и женщина сталкиваются лицом к лицу в своего рода ожесточенной и непримиримой ненависти, ощетинившиеся друг против друга в яростном протесте: она не желала быть покорной ему, он жаждал победить ее, вернуть ее себе, ибо, если они не смогут сегодня слиться воедино, Анжелика с ее переменчивым, немного скрытным характером еще больше отдалится от него, и тогда он потеряет ее.

Он чувствует, как чуткие руки жены судорожно упираются в его плечи, отталкивают его, но он только крепче стискивает ее, не в силах отпустить, оторваться от нее. И хотя мысли Анжелики блуждают где-то вдали от него, в бесплодном одиночестве, тело ее совсем рядом с его губами, и Жоффрей не может отказаться от ее влекущей красоты, даже если она вся сжимается под его поцелуями, даже если этот ее отказ раздражает его и в то же время разжигает в нем еще более страстное желание.

Это роскошное тело, созданное для наслаждения, ничего не утратило за пятнадцать лет их разлуки, и Жоффрей с удивлением и радостью вновь нашел в ней то необычное, восхитительное восприятие любви, которое потрясло его, когда их любовь еще только зарождалась.

В ту ночь в океане, когда он понял это, он уже знал, что снова станет ее рабом, как прежде, как другие, потому что ею нельзя пресытиться, ее нельзя забыть.

Но если тело ее осталось прежним, то душа стала иной — в ней поселилась боль. И де Пейрак проклинал жизнь, которая ее придавила, и все то, что всплывает в ее памяти, разделяя их иногда непреодолимой стеной. Эти мысли молнией промелькнули в его сознании, в то время как он, всем своим существом стремившийся к ней в страстном порыве обладать ею, пытался привлечь ее к себе, подчинить своей власти. Никогда еще он не чувствовал так ревниво, так яростно, что она его и что ни за что на свете он не может отказаться от нее, отдать ее другим, предоставить ее самой себе, ее думам, ее воспоминаниям.

Ему пришлось взять ее почти силой.

Но когда он добился своего, его ярость и его неистовая сила утихли. Ведь совсем не ради удовлетворения своего желания он в этот вечер несколько сурово воспользовался своими супружескими правами. В этом было единственное спасение — увести ее с собой в страну Цитеру, и, когда они возвратятся оттуда, мрачные тени рассеются. Нет более волшебного лекарства против ожесточения, сомнений и горестных мыслей, чем небольшое путешествие вдвоем на остров любви.

Но он умел ждать. Он не хотел с эгоистической поспешностью отправляться в путь в бурю.

Один брахман — он познакомился с ним в Восточной Индии во время своих странствий по этим землям, где любви обучают в храмах, — научил его двум добродетелям, которыми должен обладать идеальный любовник, — терпению и самообладанию, — ибо женщины в любви медлительны. Да, влюбленный мужчина вынужден иногда поступиться своими желаниями, но разве он не бывает сторицей вознагражден восхитительным пробуждением безучастного тела?

Когда Жоффрей почувствовал, что она немного пришла в себя, уже не так задыхается и дрожит, что она постепенно возвращается в этот мир, он начал нежно возбуждать в ней желание. Он слышал, как у его груди гулко и неровно бьется ее сердце, словно у маленького обезумевшего зверька. И он время от времени ласково касался ее прохладных губ легким, успокаивающим поцелуем. Но, несмотря на то, что страсть буквально пронизывала его, заставляя дрожь судорогой пробегать по его спине, он не давал ей одолеть себя.

Никогда, никогда больше он не согласится оставить ее одну на дороге жизни. Она его жена, его дитя, кусочек его души и тела.

А Анжелика в муках сердца, где горько бились гнев и злоба, которые она не могла побороть, начала наконец осознавать, что это он, Жоффрей, склонился над ней, пытаясь разгадать ее печаль. Его близость была блаженством, облегчающим бальзамом, разливавшим свою сладость по всему ее телу вплоть до самых потаенных его уголков. И, горя искушением предаться этому блаженству, она заставляла замолчать возмущенные голоса своего разума, которые мешали ей наслаждаться им. Но едва она добивалась этого, как они снова начинали вопить в ней, повергая ее в пучину сомнений.

Тогда он отстранился от нее и, словно вдруг утратив весь мир, она почувствовала такое страдание, такое одиночество распростертого в горестном призыве тела, что ей захотелось кричать, и она рванулась к нему; его возвращение принесло ей сказочное блаженство, она обвила его руками, чтобы больше не отпустить от себя, он ощутил, как ее легкие пальцы побежали вниз по его телу, и с восторгом понял, что она снова ненасытно жаждет его любви.

— Не оставляй меня, — стонала она. — Не оставляй меня… Прости, но только не оставляй…

— Я с тобой…

— Подожди… прошу тебя… подожди…

— Успокойся, мне хорошо с тобой… Я бы провел так всю жизнь!.. Не надо ничего говорить сейчас… Не думай ни о чем…

Но он продолжал доставлять ей страдания, отрываясь от нее, и, казалось, желая продлить это безумие, склонялся над ней в дрожащем ожидании или слегка касался мимолетной лаской, коварной, потому что она не только не удовлетворяла ее, но, наоборот, пробуждала во всем ее теле бурю различных чувств, острых и сладостных, и дрожь, которую она не могла удержать, покрывала мурашками ее тело, волнами докатывалась до краешков ногтей, до корней волос!.. Ах, почему она была сегодня так мятежна? Что сделали с ней эти годы? О, лишь бы он всегда оставался с ней… Лишь бы он не пресытился…

И она сердилась на свое тело, не бесчувственное, но строптивое, которое не желало проявить покорность в этой упорной интимной борьбе. Жоффрей успокаивал ее. Он не ведал усталости, потому что она была для него дороже жизни, и он каждое мгновение чувствовал, как прилив новой силы, новой любви, которую она ему внушала, пронизывал его, словно копьем, и радость триумфа начинала разливаться по его членам. Ибо сейчас он видел, что она вся охвачена этой сладострастной борьбой, что она целиком отдалась ей, и он без устали продолжал ее. Эти легкие судороги, что пробегали по ее телу, эти нетерпеливые подергивания ее губ и трепет ее груди в момент короткой передышки… И вдруг он услышал, как застучали ее стиснутые зубы — это был знак того, что она выходит из своего одиночества, и тогда он снова повел ее к сияющим берегам, все дальше и дальше от ледяной бездны. И он засмеялся, увидев, как она вдруг поднесла руку ко рту, чтобы приглушить стон. У женщин трогательное целомудрие… В минуту наивысшего исступления малейший шум, шелест, шорох вспугивают их… Женщина боится быть застигнутой врасплох, боится выдать свою беспомощность.

Да, странные, ускользающие, непонятные существа, но какое упоение пленить их, похищать их у них самих, повергать их, изнемогающих от истомы, в чарующую бездну. И то, что он испытывал, держа в объятиях эту женщину, было неописуемо, потому что она во сто крат вознаграждала его за то, чем он мог наделить ее. А Анжелика, уже готовая молить о пощаде и в то же время не желавшая никакого снисхождения, потому что Жоффрей умел целиком завладеть ею и она была беззащитна перед его опытом в любовной науке, отдалась наконец всем своим существом глубокому и могучему порыву любви. Любовь к нему переполняла ее душу, и теперь он требовал, чтобы все, что она сулила ему, было бы воздано. Теперь он уже не щадил ее больше и оба они испытывали одинаково страстное желание достичь поскорее очарованного острова.

Подхваченные сильной, штормовой волной, отрешенные от всего мира, они приступом взяли берега острова и, тесно сплетенные, вместе выбрались на золотой песок; он — неожиданно задорный, в напряжении последнего натиска страсти, она — обессилевшая, утопающая в беспредельном блаженстве, восхитительная…

И, открыв глаза, она удивилась, что нет ни золотого песка, ни голубого моря… Цитера… Остров влюбленных… Его можно отыскать под любыми небесами…

Де Пейрак приподнялся на локте. Анжелика лежала с каким-то отсутствующим, мечтательным выражением лица, и угасающий огонь очага, отражаясь, мерцал под ее полуприкрытыми веками…