– Так законы-то они уничтожили, а своих еще не придумали. Самосуд полный. Проще говоря – беспредел.

– А каким это ты его замком по морде обещал?.. – поинтересовался Колян.

Афанасьев остановился и, уперев руки в бока, произнес:

– Несознательный ты тип, товарищ матрос. ЗАМКОМПОМОРДЕ – это ЗАМеститель КОМандира ПО МОРским ДЕлам. Тебе ли не знать, балтиец-краснофлотец? Тут вообще весело с аббревиатурами!

– Тут и без аббревиатур весело, – проворчал Колян, – а самое веселое, боюсь, может начаться завтра.

– Ты имеешь в виду открытие съезда и выступление на нем Ленина? Так это хорошо, если завтра он появится. А вдруг у него внеочередное заседание Совнаркома? А вдруг у него очередная оптовая партия ходоков нарисовалась, и он с ними любезничает, чайком на липовом меду потчует? А ведь ты помнишь, что мы можем быть в этом времени и месте только двое суток, а то и поменьше – потом просто выкинет в исходную точку?

– Не нас – ИХ выкинет, – промолвил Колян мрачно, имя в виду, конечно же, несостоявшихся кандидатов в боги, – а мы тут останемся, если вовремя не подсуетимся. Я уже в свое время жил в Золотой орде три года. Так вот, скажу тебе, Женек: здесь мне нравится еще меньше!

– Мне тоже, – сказал Афанасьев.

…К Коммунистическому университету имени замечательного товарища Свердлова оба шли изрядно невыспавшиеся. В комнате, где они расположились, даже подремать толком не удалось, и вот по каким причинам.

Как только им показали их помещение, в котором они – по мысли организаторов – должны были жить во время всей работы съезда, они поняли, что спокойной жизни не жди. Комната, рассчитанная максимум на пять человек, уже вместила около десятка товарищей возрастом от семнадцати до примерно двадцати двух – двадцати трех лет. Одна толстая девушка в красной косынке и остальные – парни. Худой длинный парень стоял на подоконнике (а ведь его не для такого свинства мыли!) и, чуть заикаясь, толкал речь следующего содержания:

– Товарищи! Завтра открывается съезд коммунистической молодежи! На повестке дня – борьба с Врангелем, строительство коммунизма и Всемирной коммуны и – воспитание коммунистической морали!

– Ты же полчаса назад говорил, что сегодня идем на субботник!.. – подал голос парень в клетчатой кепке, с независимым видом развалившийся на кровати. Кровать была застелена белоснежной простыней, что лично для Афанасьева стало неожиданностью в подобном обществе. Впрочем, парень в клетчатой кепке был чужд гигиены, потому что лежал на белой простыне в грязных брюках и желтых ботинках, к которым налипла уличная грязь. Тип на подоконнике – так похожий на того, из Охотного ряда! – потряс в воздухе кулачком и воскликнул:

– Не завезли инвентарь, так что обсуждаем мероприятие по оказанию помощи нашим грузинским товарищам, находящимся под гнетом меньшевистского охвостья – бессовестных контрреволюционеров и оппортунистов Чхеидзе и Церетели. Товарищ Мамилия, тебе слово.

От стены отсоединился тип в бурке и с самым что ни на есть настоящим кинжалом. У него было веселое горбоносое лицо и пронзительные черные глаза. Рядом с ним возник коротышка в разноцветных шерстяных носках с огромной дырой на левом, довершали картину чарохи из сыромятной кожи, туго затянутые кожаными шнурками, и рыжая чабанская папаха – «сачахлу». Товарищи с Кавказа синхронно топнули ногами и вдруг затянули фальшивыми голосами, гнусавя:

Мы садился на ишак

И в Париж гулялся.

Клемансо, такой чудак,

Очень нам смеялся.

Почти все присутствующие подхватили слова припева:

Гулимжан, гулимжан,

Знаем свое дело,

Весь Кавказ мы за ляржан

Продаем умело!

Ковалев аж поперхнулся куском пирога, который ему выдали на раздаче еды в ударном коммунистическом буфете.

Песнопения продолжались еще около пяти минут. Как оказалось, это были популярные в то время на Кавказе агитчастушки, которые докочевали и до Москвы. Основная мысль этих частушек заключалась в том, что глава правительства Грузии, меньшевик Ираклий Церетели, ловко продавал свою страну премьер-министру Франции Жоржу Клемансо, который стремился к гегемонии французов в Европе. Члены кавказской делегации, товарищи Мамилия и Ашот Василян (представитель дружественного армянского народа) клеймили меньшевика позором, однако в такой неблагозвучной форме, что уже через минуту Афанасьев едва переборол в себе искушение заткнуть уши. Он наклонился к Ковалеву и произнес:

– Инвентарь не завезли, значит, языком трепать надо. Прямо как в той истории: «Товарищи, на повестке дня две задачи: постройка нового сарая для свиней и строительство коммунизма! Но так как для сарая не завезли материал, то сразу же переходим к пункту второму!..»

Только тут казалось, на них обратили внимание. Оратор спрыгнул с подоконника и весело воскликнул:

– Здравствуйте, товарищи! Добро пожаловать в нашу коммуну комнаты номер двадцать три!

– Здорово и вам, – сказал Колян, оглядываясь в поисках посадочного места.

– Откуда вы?

– С Балтфлота, а он со Второй Конной, – ответил Ковалев.

– О! Хреново воюете, братишки, – сказал тип в клетчатой кепке и принял вертикальное положение. – Врангель нас дерет и в хвост и в гриву. А ты, стал быть, мой земляк, с Питера? – глянул он на Ковалева.

– Ну, – сказал тот.

– Так будем знакомы. Сеня Щукин. Кликуха у меня была Щукин Сын, но потом отпала, потому как перековался.

И Сеня Щукин коротко рассказал историю своей «перековки». Оказывается, этот замечательный делегат раньше входил в питерскую банду так называемых «попрыгунчиков», или «живых покойников». Эти ребята отличались живой выдумкой и фантазией. Один из «попрыгунчиков», человек с работной фамилией Демидов, умелец-жестянщик, в перерывах между запоями изготовлял страшные маски, ходули и пружины с креплениями. Сеня Щукин и его любовница, бывшие портные, сшили чудесные балахоны, которые не посмело бы надеть на себя даже страшное огородное пугало. На ходулях с пружинами, в масках и балахонах они и шли на промысел. Суеверные прохожие, на которых из темноты выныривали вот такие страшилища, пугались до обморочного состояния и не оказывали никакого сопротивления грабителям4.

Ловкие и изобретательные бандиты развлекались таким манером полтора года, до весны 1920-го, после чего угодили в нежные лапы питерской ЧК. Главаря банды по-быстрому расстреляли, а прочих помиловали, что по тому времени было чудом. Впрочем, учли «пролетарское» происхождение и своеобразное чувство юмора.

Сеня Щукин, как самый ловкий и расторопный, даже умудрился стать внештатным агентом ЧК, активистом и агитатором, выпускал боевой листок «Прыжок в коммунизм». Название – в контексте его предыдущей деятельности – звучало, что и говорить, сомнительно, но в петрочека ценили юмор. Там вообще сидели веселые ребята, привыкшие находить смешное решительно во всем, даже в реквизициях, терроре и расстрелах. Восемнадцатилетнего «попрыгунчика» признали перековавшимся, приняли в комсомол, а потом и отправили на Третий съезд РКСМ.

Рассказав эту чудную историю, Сеня Щукин осклабился и неспешно закурил. Делегат от Вятки, тот самый оратор с подоконника, сказал:

– Важная у тебя биография, товарищ Семен. Сумел признать свои ошибки, учел прошлое и – вот результат. Молодчина!

Все зааплодировали. Афанасьев не верил собственным глазам и ушам. Между тем делегаты знакомились. Тип из Вятки, он же оратор с подоконника, представился как Павел Григорьевич, даром что самому было не больше двадцати лет, а то и меньше. Товарищей с Кавказа наши герои уже знали. Единственная затесавшаяся в «коммуну» девушка звалась Марфа, проповедовала свободную коммунистическую любовь и предлагала именовать себя «товарищ Клара». С обоими из этих предложений она и подкатила к Афанасьеву, который из всех присутствующих показался ей наиболее симпатичным.

– Товарищ, – басом сказала она, – идеалы буржуазной морали навсегда рухнули! Советская молодежь может больше не стеснять себя приличиями. Предлагаю тебе свободную и чистую любовь.