– Возмутительное распутство! – дал суровую отповедь вождь. – Какие еще ему «товарищи»?

– Примерно такие же, как нам – инквизиторы, которых вы хлестали этим дружественным словечком!

Любимец всех советских детей едва ли не впервые в своей личной биографии не нашелся что ответить. Он присел у стены и буркнул:

– И всё-таки это архибезобразие! Запихнуть троих в одноместную камеру, сырую, промозглую, без света, черт знает что! Такое даже жандармы себе не позволяли.

Афанасьев хотел уж было сказать, что они находятся практически в курортных условиях по сравнению с тем, что будет твориться в СССР чуть погодя после Ленина, но…

Троих?

– Четверых… – тихо поправил Женя. Потому что в тот самый момент, когда Ильич произносил свою гневную тираду, в размытом свете коптильника появилось чье-то чумазое лицо – черное до такой степени, что Афанасьев сначала подумал, будто это негр. Впрочем, длинный нос, скулы и весело оттопыренные уши едва ли могли принадлежать представителю негроидной расы, а когда нежданный сокамерник вытер лицо рукавом грязной рубахи, оставив на лбу и на щеке две светлые полосы, окончательно выяснилось, что никакой это не негр. Он улыбнулся во весь рот, и было как-то странно видеть белозубую улыбку в этой мрачной инквизиторской камере.

– Кто вы, товарищ? – спросил у него Владимир Ильич на испанском, видимо, забыв о недавней отповеди касательно подобного обращения «товарищ» в суровых условиях инквизиторской Испании.

– Джованни, – следовал ответ.

– Ага, итальянец! – обрадовался Владимир Ильич. – Это очень даже хорошо! Я по-итальянски говорю очень даже прилично! Помнится, мы с товарищем Горьким жили на Капри, так какие там рыбаки жили! Вы, кстати, не рыбак? – переходя на итальянский, спросил Ильич.

Сосед по камере отвечал на странном, но, несомненно, итальянском (образца шестнадцатого века) языке:

– Нет, не совсем. Я – моряк.

– Ага, моряк? – воскликнул Ленин. – Прекрасно. А сюда за что попал? Хотя тут, наверно, могут и ни за что… Пока власть у реакционеров, попов и эксплуататоров, простому человеку трудно, ой трудно! За что сюда попали, товарищ?

– За говорящую жабу.

Владимир Ильич запнулся и обеими ладонями принялся наглаживать лысину. Потом произнес неуверенно:

– За говорящую жабу? За пьянство, что ли?

Женя Афанасьев весьма приблизительно знал итальянский – был на факультативных курсах этого языка в университете – и мог только догадываться, о чем беседуют Владимир Ильич и моряк Джованни. Между тем последний ответил:

– Почему за пьянство? За колдовство. Я – неаполитанец, но живу и торгую на кораблях Венецианской республики. Прибыл я в Испанию и у одного мавра за высокую цену купил говорящую жабу. Дорого платил, но в Венеции мне дали бы вдесятеро против моей цены! Там любят диковины. А тут не донес я жабу до своего корабля. Поймали меня альгвасилы и приволокли в инквизицию. Дескать, я колдун, а жаба – это заколдованный испанский гранд. Они тут ищут какую-то жуткую колдунью по имени Абигойя, которая якобы напустила порчу на скот и послала неудачи в войне с Гранадой. И вообще ведет очень вредный образ жизни. Хватают всех подряд. Торквемада спустил с цепи всех своих псов.

– Меня тоже арестовали по подозрению в колдовстве, – печальным голосом поведала донна Инезилья, высказавшись впервые за всё время ее своеобразного знакомства с нашими героями. – Сожгут нас всех.

– Это типичный мещанский конформизм! – заверещал товарищ Ленин. – Нельзя опускать руки перед опасностью! А где ваша жаба, товарищ Джованни… э-э-э…

– Мое полное имя Джованни Луиджи Джоппа, – отрекомендовался владелец мнимой говорящей жабы.

Афанасьев едва не прыснул со смеху.

– Джоппа? – переспросил он.

– Джоппа, – повторил итальянец, не понимая веселья своего нового соседа по камере. – А что?

– Ничего, ничего, – поспешил заверить его Афанасьев на очень плохом итальянском.

– Гм-гм… – с сомнением произнес товарищ Ленин, – и где же эта ваша жаба, товарищ Джоппа? Конфисковали при аресте?

– Да нет, почему? – отозвался тот. – Акватория!!

По произнесении этого термина, без сомнения, известного каждому моряку, в углу что-то зашевелилось, донесся странный булькающий звук, а потом прямо на подставленную ладонь Джоппы шлепнулось что-то размером с крупное яблоко. Да какое там еще яблоко?.. Типичная жаба при слабом свете фитиля в плошке смотрела на Афанасьева, Владимира Ильича и донну Инезилью круглыми глазами-бусинками, потом вдруг разинула рот и квакнула:

– Аква-а-а-а…тория! А…КВА-А-А… тория!

– Она умеет говорить свое имя, – с гордостью сообщил Джованни Джоппа и погладил свою питомицу по пупырчатой шкурке.

Женя Афанасьев почесал в затылке. Владимир Ильич, привыкший немедленно производить опыт по-живому, проворно ткнул в жабу пальцем, на что получил вопль на ломаном итальянском языке:

– Ква-а-а-тро порко маледетто10!

– И вот это она умеет говорить, – проговорил Джованни Джоппа не без оттенка гордости. – А больше ничего. Вот за эти три, точнее, четыре слова, которые она умеет произносить, меня и посадили в тюрьму по обвинению в колдовстве.

– А что вы? Это же, гм-гм, сущий произвол, батенька! – снова возмутился Владимир Ильич.

Джованни Джоппа развел руками:

– А что я могу сделать? Завтра мы все предстанем перед трибуналом. А отцы-доминиканцы хоть и мягко стелют, да жестко спать. Буду каяться, только вряд ли поможет. А вы за что сюда попали?

– Спасали вот ее, – Афанасьев без предисловий взял девицу за руку и подтянул к себе, – от альгвасилов инквизиции. Оказали сопротивление.

Глаза итальянского моряка Джованни Джоппы полезли на лоб. Это было видно даже при том скудном освещении, что имелось в камере. Синьор Джоппа даже стал запинаться:

– Вы…вы оказали сопротивление…альгвасиламин… инквизиции?

– А что тут, гм-гм, такого? – спросил Владимир Ильич. – Если они чинят неуправство, то наш долг – вмешаться и..

– Интересно, что бы он сказал, если бы оказали сопротивление сотрудникам НКВД при добром Иосифе Виссарионовиче, – пробурчал Афанасьев, который всё еще не уставал проводить параллели между деятельностью инквизиции и своего нынешнего спутника.

Донна Инезилья сказала по-итальянски, раз уж ее спутники предпочитали именно этот язык (вот образованная девушка, а разные домотканые историки еще говорят про тьму средневекового невежества!):

– Сопротивление стражникам оказал и дон Педро, мой возлюбленный. Я и он полюбили друг друга месяц назад, но его родня против наших отношений, потому что мой отец – мавританского происхождения, хотя и оставил магометанскую веру и перешел в католичество. Я тоже христианка. Но родственники дона Педро хотели разлучить нас и донесли в инквизицию, будто бы я ведьма. Сам Торквемада взглянул на меня и тотчас же заявил, что я должна быть предана суду. За мной выслали альгвасилов, они настигли меня за стенами Толедо, но прискакал дон Педро и вступил с ними в бой. Он храбро бился, но их было четверо, а он один. И когда альгвасилы стали одолевать, явились смелые люди и помогли дону Педро одолеть посланцев грозного Томаса де Торквемады. – Она пригладила волосы ладонью, и только сейчас, не при свете ярчайшего испанского солнца, а в скупых отблесках от чадящего фитиля Афанасьев увидел, что она похожа на Ксению. Как будто они сестры. Хорошо, что Ксюши нет здесь, подумал Афанасьев, и ледяная рука тоскливо сжала сердце.

– Но безумие вдруг вошло в дона Педро, и он поднял клинок против своих спасителей…

– Не клинок, а эфес, разные вещи, к сведению, – возразил товарищ Ленин, потирая лысину, на которой честь честью красовалась здоровенная шишка с кровоподтеками, – вот так-то, ба…

Он чуть не сказал ей «батенька». Афанасьев сдержал истерический смешок. Инезилья продолжала:

– Не знаю, какой бес обуял дона Педро, но он тотчас же признал то, в чем тщетно наставляли его родственники: он сказал, что я ведьма, а мои спасители посланы самим адом.