Из глаз Майи хлынули слезы.

– А если я не хочу! Я не хочу. Мне не нужен сон! – прокричала она сквозь рыдания. – Мне не нужны воспоминания. Мне ничего не нужно! Мне нужны вы! Я хочу остаться! Здесь! С вами! С тобой! С мамой! Навсегда!

Удар. Она подняла мокрые ресницы. Майя одна сидела в почерневшей от времени пустой комнате. Стол покрывали истлевшая скатерть и слой пыли, надколотую посуду затянуло паутиной. Из углов поднимались какие-то шорохи, ото всюду слышались торопливые шаги, хлопали двери, кричали птицы…

– Майя! – доносилось со всех сторон. – Майя, где ты?!

– Отец… – произнесла Майя, вставая.

– Мама! – закричала она. – Отец!

И тут раздался удар. По стенам во все стороны разбежались трещины, пахнуло султанами пыли, с потолка полились струи осыпающегося мела. Еще удар. Стены начали крошиться, ломаться и складываться. Майя вскинула руки навстречу надвигающемуся потолку. Дом обрушился на ее голову потоком камней. Майя исчезла.

Несколько высохших кленовых листьев увязались в стайку и, покружив по мощеной булыжниками дороге, вильнули вслед за ветром куда-то в сторону.

Осень все еще держалась в отдалении и не наступала. Но и лето прошло. Этот узкий просвет межсезонья встречали молчаливые ряды деревьев, шурша на холодном ветру кронами, густо прокрашенными яркими красками. Они не выглядели спящими, но внутри них, в глубине их стволов, животворные соки текли, замедляясь и сворачиваясь.

Как быстро пролетело лето. Это зимние дни, путаясь в ранних сумерках, заканчиваются, едва начавшись, и от этого тянутся и тянутся с удручающей бесконечностью длинной бессонной ночи. Летний день в городе пробегает незаметно. Не успеешь оглянуться, а уже небо, словно надрезанное исполинской бритвой, вытекает закатом с западного края. Однако эта рана быстро затягивается, и сумерки опускаются на утомленную жарой землю.

Резкий порыв северного ветра, предвестника наступающих холодов, вырвал синюю шаль из рук высокой стройной женщины, выходившей за ограду кладбища. Она поймала запутавшийся в потоках воздуха край и поплотнее запахнула его на груди. У ворот ее ждала машина. Ей пора было возвращаться в город, но она задержалась. Она не могла не заехать сюда сегодня.

«Вот так, – думала она, шагая по плитам дорожки, – еще одна могила…» На этом кладбище были похоронены ее мать и отец, и она часто бывала здесь. Она не верила ни в одну из песен, прославляющих бессмертный путь души, но регулярно приезжала сюда на дни рождения и смерти усопших. Привозила цветы, давала деньги и указания вечно пьяным сторожам, сама наводила порядок в крошечном саду за небольшой кованой оградой. Сидела на скамейке, смотрела на цветы, портреты на камне, курила…

Странно, пополняясь все прибывающими усопшими, кладбище, это средоточие неживого, существовало, подчиняясь законам развивающегося организма. Оно разрасталось, и все новый и новый печальный груз принимали раскрытые жадные земляные рты. Смыкаясь в одних местах, они открывались поодаль, горизонт давно отступил, и ту могилу, которую навещала сегодня эта женщина, уже непросто было отыскать в разветвлении новых улиц этого вечного города.

Перед тем как выйти за ограду, женщина обернулась. Красивое лицо, нежная кожа, прозрачная жилка на виске. Ей было немногим больше сорока. Она спокойно смотрела на золоченые купола кладбищенской церкви. Купола молча смотрели на нее. Что было в ее взгляде? Гнев, боль, отчаяние, разочарование? Нет. В ее глазах были радость, печаль и высокое осеннее небо. Она улыбнулась и вышла за ворота.

Скандал с разрытой могилой и сошедшим с ума следователем был подавлен в корне. Мощные силы были приведены в действие и, несмотря на изнывающих от нетерпения репортеров, которые уже успели отойти от недавнего «падения дома на набережной» и жаждали новых сенсаций, в прессу об этом событии не просочилось почти ни строчки. Только какая-то неприметная районная газетенка тиснула заметку в череде новостей о том, что «среди ночи на кладбище майор милиции, находясь в невменяемом состоянии, в одиночку вырыл могилу недавно усопшей. Прибывший наряд обнаружил его лежащим в бесчувственном состоянии, на краю ямы. На вопросы майор не отвечал, о причинах своего поступка не докладывал. Могилу засыпали, майора доставили сначала в участок, потом в лечебницу. Инцидент исчерпан».

Заметка была исполнена в телеграфном стиле и из нее, естественно, невозможно было узнать, что все присутствовавшие в ту ночь на кладбище столкнулись с настоящей чертовщиной. И что дело о череде смертей, которое вел тот самый майор, бесславно зашло в тупик, что бесследно пропал один из ценных вещдоков – маленькие женские часики, принадлежавшие одной из фигуранток, а сам майор задержался в лечебнице.

Когда прошло время и он, мнению врачей, окончательно излечился, майор сам упросил, чтобы его не выписывали. Поскольку содержание его было необременительным, а нянечка Полина Егоровна ушла, сославшись на разбушевавшийся радикулит и козни беспутного тестя, его оставили. Майор поселился в небольшой комнатенке под лестницей, постепенно вник во все премудрости местного хозяйства и вскоре везде, где это только было возможно, насадил комнатных растений. Сначала руководство без энтузиазма восприняло инициативу новоявленного садовника, но потом, глядя на то, как умиляются зеленым побегам неуравновешенные пациенты, решило майора не трогать и даже поощрить.

Его так и прозвали «Майором». Он прижился на новом месте, закорешился кое с кем из санитаров и пациентов, но даже в самых доверительных беседах, которые так сладко лились в темноте и тишине заснувших коридоров, никогда не вспоминал того, что увидел тогда, на краю вырытой им могилы. Он и сам был бы рад забыть это, но память давала отдых только днем. Каждую ночь его сердце начинало бешено колотиться и, обхватив себя руками, майор замирал в своем углу. Он знал, что до утра у него перед глазами будет стоять эта картина – вывороченные комья кладбищенской земли, сдернутая крышка, валяющаяся рядом, и совершенно пустой гроб, в который он и опустил, как было велено, маленькие часики, украшенные россыпью драгоценных камней.

На другом конце земли догорал прекрасный и безмятежный тропический закат. Было тихо. В воздухе пахло солью и нектаром. Волны накатывали на берег и, шурша, отступали обратно. Теплый ветер доносил крики чаек и детский смех. Молодой человек лежал, вытянувшись на песке, закрыв глаза и не шевелясь. Слушал звуки моря…

Наконец, он потянулся, сел и осмотрелся. Песчаная коса была пустынной в этот час. Влажный, почти видимый воздух обступал со всех сторон. Тишина, покой и теплый ветер. Строй остролистных пальм. Аромат магнолии…

Как же он хотел сюда приехать… Он обхватил лицо руками, потер глаза, лоб. Хотел, но не один.

Молодой человек вздохнул. Встал. Красный шар солнца уже коснулся краем воды. В темнеющем куполе неба над головой проступал туманный след Млечного Пути. Если бы она могла сейчас это увидеть…

Ему хотелось пить, и он побрел через пляж в сторону белеющего полированным камнем флигеля гостиницы.

К старому дому на краю деревни подъехали два автомобиля. Остановились у высокого черного дерева. Женщина из легковушки вышла на шуршащую опавшими листьями дорогу и помахала сидящим в другой машине. Она поднялась по ступеням, с трудом всунула ключи в проржавевшие старые замки и провернула три оборота.

Недавно, после знаменитого падения жилого дома, в котором она сдавала квартиру одной своей клиентке, она едва не отошла от дел, переживая о случившемся. Тогда все словно с ума посходили. Столько шума было в прессе… Чудом никто не пострадал, но дом, по стене которого прошла огромная трещина, рухнул на глазах жильцов и чиновников. Разбирательство обещало быть долгим, нудным и безнадежным.

Успокоившись после тех волнительных событий, она решила заняться жильем в пригороде. Этот дом выставили на продажу с месяц назад. Ее помощники съездили, все осмотрели, промерили электрической рулеткой, потопали по половицам, проверили печные трубы и нашли, что дом на любителей, старый, странный, на краю озера, на отшибе, но в приличном состоянии и, если кое-что здесь отремонтировать, вполне сгодится. А сухое дерево на въезде можно и спилить…