— Я совсем не думал о дожде, — сказал он, — когда я был ребенком и зарабатывал себе пропитание с пляшущими собаками. Зачем мне думать об этом теперь? Промокнуть мне и вам, Аллэн, две разные вещи. Когда я служил у рыбака на Гебридских островах, на мне по целым неделям не было сухой нитки.

— Но вы теперь не на Гебридских островах, — настаивал Аллэн. — Я ожидаю наших друзей из коттеджа завтра вечером. Вам нельзя ехать раньше послезавтра. Мисс Гуильт будет играть на фортепьяно, а вы любите игру мисс Гуильт.

Мидуинтер отвернулся застегнуть ремни на своем дорожном мешке.

— Доставьте мне другой случай послушать мисс Гуильт, когда я ворочусь, — сказал он, не поднимая голову и старательно застегивая ремни.

— У вас есть один недостаток, мой милый, и он в вас увеличивается, — заметил Аллэн. — Когда вы что-то забрали себе в голову, вы самый упрямый человек на свете; вас нельзя убедить послушаться рассудка. Если вы хотите уйти, — прибавил Аллэн, вдруг встав, когда Мидуинтер молча взял свою палку, — я хочу идти с вами и попробовать также трудности жизни.

— Идти со мной, — повторил Мидуинтер с какой-то горечью в голосе, — и оставить мисс Гуильт?

Аллэн опять сел и, видимо, согласившись с силой этого возражения, замолчал. Не говоря ни слова более со своей стороны, Мидуинтер протянул руку и простился. Оба были глубоко растроганы, и оба старались скрыть свое волнение друг от друга. Аллэн прибегнул к последнему средству, которое помогало сохранить твердость его духа: он старался продлить минуту прощания шуткой.

— Вот что я скажу вам, — произнес он. — Я начинаю сомневаться: совершенно ли вы вылечились от вашей веры в сон? Я подозреваю, что вы просто бежите от меня.

Мидуинтер посмотрел на него, не зная, шутит Аллэн или говорит серьезно.

— Что вы хотите сказать? — спросил он.

— Что вы мне говорили намедни? — возразил Аллэн. — Что вы сказали об этой комнате и о втором видении сна? Вот второе видение! — воскликнул он, опять вскочив на ноги. — Дождь бьет в окно. Вот луг и сад. Вот я стою там, где стоял во сне, и вот вы стоите там, где стояла тень. Вся сцена вполне, и за окном, и дома, и это я узнал на этот раз!

На минуту жизнь опять зашевелилась в умерших останках суеверия Мидуинтера. Лицо его изменилось, он с жаром, почти свирепо оспаривал слова Аллэна.

— Нет! — сказал он, указывая на мраморную фигуру, стоявшую на пьедестале. — Сцена неполная, вы забыли кое-что по обыкновению. Сновидение ошибочно на этот раз, слава Богу, совершенно ошибочно! В вашем сновидении вы видели статую, лежавшую в обломках на полу, и вы наклонились над ними с волнением и гневом. А статуя стоит цела и невредима, а в вашей душе нет и следа гневного чувства.

Он схватил Аллэна за руку. В ту же минуту им овладело сознание, что он говорил и действовал так серьезно, как будто верил в сон. Румянец опять вспыхнул на его лице, и он отвернулся в смущении.

— Что я вам говорю? — сказал Аллэн, смеясь, несколько тревожно. — Эта ночь на корабле так же, как прежде, тяготит вашу душу.

Ничего не тяготит меня, отвечал Мидуинтер с нетерпением, — кроме моего мешка на спине и времени, которое я теряю здесь. Я пойду и посмотрю, не прочищается ли небо.

— Вы вернетесь? — спросил Аллэн.

Мидуинтер отворил французское окно и вышел в сад.

— Да, — отвечал он с прежней кротостью в голосе, — я ворочусь через две недели. Прощайте, Аллэн. Желаю вам счастья с мисс Гуильт!

Он затворил окно и вышел в сад, прежде чем его друг успел бы опять открыть окно и последовать за ним. Аллэн встал и сделал шаг в сад, потом остановился у окна и вернулся к своему креслу. Он так хорошо знал Мидуинтера, что чувствовал совершенную бесполезность пытаться следовать за ним или возвратить его. Он ушел, и не было надежды увидеть его раньше двух недель. Прошло более часа, дождь все шел, и небо было мрачно. Тяжелое чувство одиночества, чувство, которое прежняя жизнь сделала его менее всего способным понимать, овладело душой Аллэна. Пугаясь своего уединенного дома, он позвонил, чтобы ему подали шляпу и зонтик, и решился укрыться в коттедже майора.

«Я мог бы пройти немного с ним, — говорил себе Аллэн, все думая о Мидуинтере, когда надевал шляпу. — Мне хотелось бы посмотреть, как этот милый старый друг начал свое путешествие».

Он взял свой зонтик. Если бы Аллэн обратил внимание на лицо слуги, который подал ему его, он, может быть, задал бы несколько вопросов и узнал несколько известий, интересных для него в его настоящем расположении духа. Теперь же он вышел, не смотря на слугу и не подозревая, что слуги его знали более о последних минутах Мидуинтера в Торп-Эмброзе, чем знал он сам. Десять минут назад бакалейщик и мясник приходили получить плату по своим счетам, и они видели, как Мидуинтер отправился в путь. Первый встретил его бакалейщик, недалеко от дома. Мидуинтер остановился под проливным дождем поговорить с оборванным мальчишкой, язвой своего околотка. Обычная дерзость этого мальчишки обнаружилась еще необузданнее обыкновенного при виде дорожного мешка Мидуинтера. Что же сделал мистер Мидуинтер? Он остановился с огорченным лицом и кротко положил обе руки на плечи мальчика. Бакалейщик видел это собственными глазами и собственными ушами слышал, как мистер Мидуинтер сказал:

— Бедняжка! Я знаю, как продувает ветер и мочит дождь сквозь оборванное платье, лучше, чем знают многие имеющие хороший сюртук на плечах.

С этими словами он сунул руку в карман и наградил дерзость мальчика шиллингом.

— Здесь неладно, — сказал бакалейщик, коснувшись своего лба. — Вот мое мнение о друге мистера Армадэля!

Мясник видел его далее, на другом конце города. Он остановился — опять на проливном дожде, — и на этот раз затем, чтобы посмотреть на голодную собаку, дрожащую у дверей какого-то дома.

— Я не спускал с него глаз, — сказал мясник. — И что, вы думаете, он сделал? Он перешел через дорогу к моей лавке и купил кусок мяса, который годился бы и для доброго христианина. Очень хорошо. Простился со мной, воротился назад и — вот вам честное слово — стал на колени на мокрых ступенях, вынул перочинный нож, разрезал мясо и отдал его собаке. Говорю вам опять: кусок, годившийся для христианина! Я человек не жестокий, сударыня, — заключил мясник, обращаясь к кухарке, — но мясо — все-таки мясо и, может быть, друг вашего господина доживет до того, что оно понадобилось бы ему самому.

С этим большим сочувствием к старому незабытому времени Мидуинтер оставил город и скрылся в туманной дали. Бакалейщик и мясник видели его в последний раз и обсудили великую натуру, как судятся все великие натуры с точки зрения бакалейщика и мясника.