— Мы пришли проститься с вами, ребята! — за всех сказала Аустра.

Возле неё стояли подруги: Рената, Дзидра, Эльза, Велта, Геня, Гайда, Марита и другие девушки.

— Почему проститься? — удивились мы.

— Потому что мы дальше не едем, останемся пока в Уфе… — голос её дрогнул.

— Кто вам сказал такую чепуху?

— Здесь в городе есть представительство нашего республиканского правительства.

— А если не захотеть?

— Вы думаете, что нам хочется?

К вагонам шёл Гурий Григорьевич в сопровождении ребят — латышей и литовцев. Они горячо жестикулировали, доказывая что-то.

— Я не могу нарушить распоряжение вашего наркомата, понимаете? — раздавался бас начальника.

Девушки смотрели на него с надеждой.

Он подошёл ближе, развёл руками:

— Ничего не вышло… Остаётесь в Уфе…

Ребята опустили головы, им не хотелось разлучаться с дружной артековской семьёй. Прошедший трудный год сплотил и породнил их, они полюбили своих вожатых, заменивших им родителей, привыкли к русским ребятам. И вдруг, так неожиданно для всех наши маршруты расходились.

Мы тепло простились со своими прибалтийскими друзьями-артековцами, обменялись с ними домашними адресами, фотографиями, обещали писать письма и договорились встретиться после войны в Москве. Даже место определили — возле памятника Минину и Пожарскому. Над датой долго ломали голову и, наконец, решили: провести встречу в июле 1947 года. К сожалению, эта встреча не состоялась.

С основной группой Артека остался один Беня Некрашиус — представитель литовской группы.

На станции Дёма — товарной станции Уфы — несколько дней формировался эшелон, а всем хотелось побыстрее ехать на восток. Наконец, лязгнули буфера, и поезд медленно двинулся на восток. На второй день состав змейкой извивался в Уральских горах. Пологие склоны были одеты в разноцветную одёжку смешанных лесов, разукрашенных августовским солнцем. На перевале поезд замедлил свой бег и дал протяжный гудок. Слева на косогоре чётко выделялся на фоне зелени белый обелиск с надписью: «Европа — Азия».

— Ура! Азия!

— Здравствуй, Азия!

— Прощай, Европа!

— Ура-а-а-а!

Вечерний Челябинск сиял огнями, никакой маскировки с заклеенными окнами здесь не было, чувствовался глубокий тыл.

В Омске эшелон был поставлен на запасную колею, пропуская на запад воинские эшелоны.

С группой ребят я пошёл на станцию получить хлеб для лагеря. Вместо мешков у нас были пустые матрацы. Долго перелезали через стоящие на путях составы пока вышли на перрон. Получили хлеб, набрали кипятка и пошли назад. Снова перелезали через площадки вагонов, цепляясь обвисшими на плечах матрацами с наиценнейшим продуктом — хлебом. Ребята с термосами проходили согнувшись под вагонами, я тоже пошёл за ними, согнувшись в три погибели и цепляясь за всякие крючки, одолевая одну колею за другой. Спина болела ещё от предыдущей работы, а здесь снова приходилось нагибаться. Я, было пожалел, что согласился идти за хлебом.

А эшелоны, казалось, нарочно выстраивались на каждой ветке — один возле другого. Хотел быстро прошмыгнуть под следующим, как надо мной загрохотали буфера, вагоны дёрнулись и покатились всё быстрее. Я быстро наклонился, потом лёг на шпалы, а сверху лежал матрац с тёплым пахнущим хлебом. Вдруг что-то дёрнуло сверху, потащило вперёд, потом ещё рывок, и я остался один без матраца, — его зацепило каким-то крючком и потащило по шпалам. От беспомощности хотелось даже плакать, видя, как уплывает полосатый мешок. Прогромыхал последний вагон и всё утихло. Я поднялся и пошёл вслед за составом. Возле стрелки подобрал одну буханку, дальше — вторую, а ещё дальше лежал и матрац, разорванный в одном месте. Несколько буханок изрядно измялись, но каким-то чудом весь хлеб уцелел. Повезло!

Возле нашего вагона начали беспокоиться, не досчитав одного матраца. Но вот совсем с другой стороны показался я со своей ношей, немного испачканный, но счастливый.

— Железнодорожно-десантные войска прибыли! — громко приветствовал Юра Мельников.

Карпенко вопросительно смотрел на меня, видимо ожидая объяснений.

— Чуть было хлеб не уплыл, — всё, что я смог сказать в оправдание.

— А голова?

— Голова целая и осталась на месте, а вот куртку на спине — разодрало.

— Больше я тебя не пущу! Ты представляешь, если бы вместо последнего вагона шёл паровоз? Кому тогда отвечать?

— Стрелочнику! — со стороны подкалывал Юра.

— Да ну тебя с шуточками! — сердито произнёс Карпенко.

…Остались позади станции и большие города. Из Новосибирска эшелон свернул на юг. Станция Черепаново, где поезд стоял около часа, очаровала всех живописной берёзовой рощей. Ребятам приходилось за это время видеть много чудесных пейзажей на своём пути, но такой сказочно-есенинской рощи они не видели. Все высыпали из вагона, аукали, играли в прятки, вожатым стоило немалых усилий собрать всех к эшелону.

— До свидания, прекрасная роща! Спасибо тебе за подаренное удовольствие!

Ещё несколько часов езды и поезд прибыл на конечную станцию — аппендикс магистрали. На фронтоне железнодорожной станции прочитали: Бийск. Это была последняя остановка, конечный пункт Артека, последний этап в длинном маршруте странствований по родной стране.

Когда автомашина, нагруженная артековским имуществом, где сидела последняя партия грузчиков, выехала из Бийска, подпрыгивая на ухабах, и перевалила через горбатый деревянный мост, вдали в синей дымке показались горы.

— Алтайские горы по курсу! — сообщил молодой шофёр.

— А сколько до них километров?

— Попробуйте определить сами, вы, я вижу, хлопцы бывалые. Сколько, по-вашему, будет?

— Километров двадцать.

— Двадцать пять! — угадывали ребята.

— Возможно и тридцать.

— Далеко от истины. Целых восемьдесят, ребята!

— Да не может быть! Серьёзно?

— Совершенно серьёзно.

А нам действительно казалось, что они близко. Но сколько мы не ехали, горы оставались почти на прежнем расстоянии. «Какое-то чудо, галлюцинация, — думали многие ребята. — Недаром путешественники в пустыне видели оазисы, города, а на самом деле ничего не обнаруживали».

Снова проехали через высокий деревянный мост.

— А что это за река?

— Это Катунь, — приток Оби.

— А та, первая, возле Бийска?

— А то была Бия, тоже приток Оби, возле их слияния и стоит Бийск, а от него в сторону Монголии начинается известный Чуйский тракт, — охотно отвечал на наши вопросы шофёр, крича, высунувшись из кабины.

Ребятам припомнилась знакомая песня о Чуйском тракте, о трудной работе шоферов, полной романтики и героизма.

За большим степным поселением — райцентром Смоленским — ещё раз пересекли мутную речку. Осталось ещё более половины пути, но начинало темнеть, и горы утонули в сумраке. Свет автомобильных фар вырывал из темноты степную дорогу, придорожные кусты, отдельные деревья. Казалось, будто мы ехали по донской степной дороге или по украинскому полю. Сумерки располагали к разговору, кто-то в раздумье возвращался в оставленные места:

— А как оно там, в Сталинграде сейчас?

— Плохо, — отозвался хрипловатым голосом Дорохин. — Я просматривал вчерашнее сообщение: бои идут недалеко от города, а на юге дела ещё хуже — немцы прорвались на Кубань и стремятся к грозненской нефти. Тяжело, ох как тяжело нам сейчас.

«А где же мои родные?» — думал каждый из нас. Голову сверлила страшная мысль: «Застану ли я в живых своих родителей?»

— Скоро должен наступить перелом в войне, — уверенно заговорил Гурий Григорьевич, который сидел до этого молча. — Вы заметили, сколько мы встречали воинских эшелонов на сибирской магистрали? А как выглядят наши солдаты, чтобы громить ненавистного врага! — Голос его окреп, и будто вечевой колокол вселял в сердца пионеров уверенность в неминуемой победе над врагом, веру в счастливое возвращение в далёкие, милые родные края.