— Это правда, — ответил он, понизив голос.

Она резко, почти грубо отпрянула от него, поднялась на ноги, взглянула сверху в низ с легкой улыбкой и сказала мягко:

— Знаешь, в чем твоя главная беда? Имея огромные возможности, ты так и не научился наслаждению. Ты всегда слишком категорично отказывал себе в удовольствиях. Ты хотел слишком многое вытерпеть.

— Он тоже так говорил.

— Кто?

— Франсиско д’Анкония.

Ему показалось, что это имя резануло ей слух, и она ответила на мгновение позже, чем он ожидал:

— Он тебе это сказал?

— Вообще-то мы говорили совсем о другом.

Через мгновение она спокойно заметила:

— Я видела, что ты с ним разговаривал. Кто из вас кого оскорбил на этот раз?

— Никто. Дагни, что ты о нем думаешь?

— Я думаю, что он специально устроил катастрофу, последствия которой мы все увидим завтра.

— Я знаю. И все-таки, что ты думаешь о нем как о человеке?

— Не знаю. Я должна думать, что он — самый развращенный человек из всех, кого я встречала.

— Ты должна думать? Но не думаешь?

— Нет. Не могу заставить себя в это поверить.

Риарден улыбнулся.

— Я тоже знаю эту его странность. Я знаю, что он лжец, бездельник, дешевый плейбой, самый порочный и безответственный человек, какого только можно вообразить. И все же, когда я смотрю на него, я чувствую, что он — единственный, кому я доверил бы свою жизнь.

Она ахнула.

— Хэнк, ты хочешь сказать, он тебе нравится?

— Я не знал, что это значит, когда нравится мужчина, не знал, как сильно мне этого не хватало, пока не встретил его.

— Господи, Хэнк, да ты влюбился в него!

— Да, наверное, — улыбнулся Риарден. — Почему это тебя пугает?

— Потому что… потому что я думаю, он причинит тебе боль каким-нибудь ужасным способом… и чем чаще ты будешь видеть его, тем будет хуже… тебе потребуется много времени, чтобы пережить все это, если, конечно, вообще что-то случится. Я чувствую, что должна предостеречь тебя, но не могу, ведь я и сама ни в чем не уверена, когда речь идет о нем, даже в том, кто он на самом деле — самый великий или самый низкий человек на Земле.

— Я не уверен ни в чем, кроме того, что он мне нравится.

— Но подумай о том, что он натворил. Он причинил боль не Джиму и Бойлу, он ранил тебя, меня, Кена Данаггера и всех остальных, потому что банда Джима запросто свалит все на нас, а это будет еще одно бедствие, похожее на пожар Уайэтта.

— Да… да, как пожар Уайэтта. Но знаешь, кажется, меня это не очень волнует. Еще одно несчастье? Все летит в тартарары, теперь это только вопрос времени — чуть раньше, чуть позже. Нам осталось только одно: стараться удержать судно на плаву как можно дольше, а потом кануть на дно вместе с ним.

— Так он этим извиняет свое поведение? Он хотел заставить тебя так думать?

— Нет. О нет! Когда я говорил с ним, у меня возникло странное чувство.

— Какое?

— Надежда.

Она кивнула, удивляясь, что чувствует то же, что и Хэнк.

— Не знаю, почему, — продолжал он, — но я смотрел на людей и видел, что в них нет ничего, кроме боли. Во всех, кроме Франсиско. Эта ужасная безнадежность вокруг нас исчезает только в его присутствии. И еще здесь. Больше нигде.

Она подошла и опустилась к его ногам, прижавшись лицом к коленям.

— Хэнк, у нас многое еще впереди… и так много есть сейчас. Он посмотрел на пятно бледно-голубого шелка на фоне черноты его костюма, нагнулся и негромко сказал:

— Дагни… то, что я сказал тебе в то утро в доме Эллиса Уайэтта. Я лгал себе.

— Я знаю.

Сквозь серую морось дождя календарь над крышами сообщал: сегодня третье сентября. Часы на соседней башне уточняли: десять сорок. Риарден ехал обратно в «Уэйн-Фолкленд». Радио в такси извергало пронзительные звуки голоса, в панике сообщавшего о крушении «Д’Анкония Коппер».

Риарден устало откинулся на сиденье, катастрофа казалась не более чем банальной сводкой новостей, прочитанных давным-давно. Пропали все ощущения, кроме неуютного чувства несуразности его появления на утренних улицах в вечернем костюме. Не было ни малейшего желания возвращаться из того мира, что он покинул, в моросящий серый мирок, что виднелся за окном такси.

Он повернул ключ в замке своего номера, надеясь как можно скорее вернуться за рабочий стол, чтобы не видеть ничего вокруг.

Три вещи одновременно поразили его: столик для завтрака, распахнутая дверь в спальню, открывающая вид на смятую постель, и голос Лилиан.

— Доброе утро, Генри.

Она сидела в кресле, все в том же костюме, что и вчера, только без жакета и шляпки. Ее белоснежная блузка выглядела безупречно свежей. На столике красовались остатки завтрака. Лилиан со скучающим видом, в позе затянувшегося терпеливого ожидания, курила сигарету.

Пока Риарден стоял столбом, она положила ногу на ногу и уселась поудобнее, а затем спросила:

— Ты ничего не хочешь мне сказать, Генри?

Он стоял, как солдат в униформе на официальном мероприятии, где никакие эмоции попросту недопустимы.

— Говорить лучше тебе.

— Разве ты не хочешь попробовать оправдаться?

— Нет.

— Ты не собираешься попросить у меня прощения?

— Тебе не за что меня прощать. Мне нечего добавить. Ты знаешь правду. Все остальное я предоставляю тебе.

Хихикнув, она выпрямилась и потерлась лопатками о спинку кресла.

— Не ожидал, что рано или поздно тебя поймают? — спросила Лилиан. — Неужели ты думаешь, что если такой мужчина, как ты, целый год ведет монашескую жизнь, я не начну подозревать, что на это есть причина? Забавно, но твои знаменитые мозги не защитили тебя от такой простой ловушки, — она жестом указала на кровать, на столик с остатками завтрака. — Я была уверена: ночью ты сюда не вернешься. Было нетрудно и совсем не дорого узнать сегодня утром у служащего отеля, что за последний год ты не провел в этих комнатах ни одной ночи.

Он ничего не ответил.

— Человек из нержавеющей стали! — засмеялась Лилиан. — Человек, столь многого достигший, благородный, превосходящий нас всех! Она что, танцует в варьете или маникюрша в парикмахерской для миллионеров?

Он по-прежнему молчал.

— Кто она, Генри?

— Я не стану отвечать.

— Я хочу знать.

— Ты не узнаешь.

— Тебе не кажется, что смешно играть роль джентльмена, защищающего доброе имя леди? Кто она?

— Я уже сказал, что не стану отвечать.

Лилиан пожала плечами.

— А впрочем, какая разница. Для стандартной цели существует стандартный тип. Я всегда подозревала, что под аскетической личиной скрывается вульгарный неотесанный сластолюбец, не ищущий в женщине ничего, кроме средства удовлетворения своих животных инстинктов, и горжусь тем, что не опустилась до этого. Я знала: твое хваленое чувство порядочности в один прекрасный день рухнет, и ты погрязнешь в сетях самого низкого, самого дешевого типа женщин, как любой заурядный неверный муж.

— Можешь порицать меня, как хочешь, ты имеешь на это право.

Лилиан в ответ рассмеялась.

— Великий человек, всегда такой высокомерный по отношению к слабакам, обходящим острые углы или падающим на обочине, потому что не сумели дорасти до него по силе характера и целеустремленности! Как ты теперь к ним относишься?

— Мои чувства не должны тебя касаться. Ты имеешь право решать, чего хочешь от меня. Я соглашусь с любым требованием, кроме одного: не проси, чтобы я от этого отказался.

— О, нет, я не стану этого требовать! Не верю, что ты сможешь изменить свою натуру. Это и есть твой истинный уровень, скрывавшийся под величием рыцаря от индустрии, выбившегося из низов, благодаря своей гениальности, поднявшийся от шахтера до обладателя хрустальных бокалов и фрачных галстуков! И вдруг он является домой в одиннадцать часов утра! Ты никогда не вылезешь из своей шахты, тебе там самое место, всем вам, самим себя сделавшим князьями кассового аппарата: субботний вечер в салуне, в компании мелких коммивояжеров и танцовщиц!