Я мог бы сказать, что сделал для своих ближних больше добра, чем вы могли бы вообразить, но не стану, потому что не жду добра от других для оправдания моего права на существование. И не считаю добро, сделанное окружающими, разрешением на захват моей собственности или разрушение моей жизни. Я не скажу, что цель моей работы — польза других людей, нет, моя цель — моя собственная польза, и я презираю тех капитулянтов, которые отказываются от своей выгоды. Я мог бы сказать вам, что вы не служите общественной пользе, потому что ничье благо не может быть достигнуто ценой человеческих жертв, что, когда вы отрицаете право одного-единственного человека, вы попираете права всех людей, а общество, состоящее из бесправных существ, обречено на гибель. Я мог бы сказать вам, что вы не достигнете ничего, кроме тотального разорения, как любой грабитель, когда у него больше нет жертв. Я мог бы сказать вам это, но не стану. Я бросаю вызов вашей политике, а не морали.
Если верно то, что можно достигнуть процветания, превращая кого-то в жертвенное животное, и я призван принести себя в жертву ради тех, кто пожелал выжить ценой моей крови, если я призван служить интересам общества, противостоящего мне, я отвергну его как самое презренное зло и буду сражаться с ним со всей присущей мне силой. Я буду сражаться с целым человечеством до последнего мгновения, ни на мгновение не усомнившись в собственной правоте, справедливости моей битвы и праве человека на жизнь. Хочу, чтобы вы правильно поняли это. Если сейчас мои ближние, называющие себя обществом, верят в то, что ради их блага необходимы жертвы, тогда я скажу: будь проклято общественное благо, я не стану его частью!
Толпа разразилась аплодисментами.
Риарден развернулся, пораженный даже больше, чем его судьи. Он увидел лица, искаженные неистовым смехом, лица, умоляющие о помощи, увидел рвущееся на свободу отчаяние, тот же гнев и негодование, что переполняли его самого, почувствовал свободу неповиновения. Он видел восторженные лица и физиономии, озаренные надеждой. Встречались и лица опустившихся юношей и отвратительно неопрятных женщин, тех, что освистывают в кинотеатрах каждого бизнесмена, появившегося на экране в кинохронике: эти молчали, не делая попыток урезонить других.
Когда Риарден обернулся, толпа увидела на его лице то, чего судьям не удалось добиться угрозами: первый проблеск чувств.
Прошло несколько секунд, пока не стали слышны бешеные удары судейского молотка и крики одного из судей:
— …иначе я прикажу очистить зал заседаний!
Риарден посмотрел на кресла для посетителей, на неуловимый миг, заметный только ей, задержавшись взглядом на Дагни, словно говоря: «Сработало!» Она могла бы показаться спокойной, если бы не ставшие огромными глаза.
Лицо Эдди Уиллерс искривила гримаса: чувствовалось, что он на грани слез. Мистер Моуэн одурел. Пол Ларкин смотрел в пол. Лица Бертрама Скаддера и Лилиан ничего не выражали. Она неподвижно сидела в конце ряда, положив ногу на ногу, норковое боа сползло с ее плеча на колени, взгляд остановился на лице Риардена.
В круговерти охвативших его чувств Хэнк не успел заметить кольнувшего его сожаления: он с самого начала надеялся увидеть человека, к которому стремился всей душой. Но Франсиско д’Анкония не пришел.
— Мистер Риарден, — воззвал старший судья, заученно улыбаясь снисходительной улыбкой и протянув к нему руки. — С прискорбием должен заявить, что вы поняли нас абсолютно неверно. Трудность в том, что бизнесмены отказываются идти нам навстречу в духе доверительности и дружбы. Кажется, они воображают, что мы их враги. Зачем вы говорите о человеческих жертвоприношениях? Что заставило вас употреблять столь шокирующие выражения? У нас нет намерения захватить вашу собственность или разрушить вашу жизнь. Мы и в мыслях не держим нанести вред вашим интересам. Мы полностью признаем ваши высочайшие достижения. Наша цель — всего лишь ослабить напряжение в обществе и обеспечить правосудие для всех. Эти слушания действительно задумывались не как судебный процесс, а как дружеская дискуссия, имеющая своей целью взаимопонимание и сотрудничество.
— Я не сотрудничаю под прицелом пистолета.
— Зачем говорить об оружии? Ситуация не настолько серьезна, чтобы вызывать подобные ассоциации. Мы полностью осознаем, что вина в данном случае лежит в основном на мистере Кене Данаггере, который спровоцировал нарушение закона, тем самым усилив давление на вас, и полностью признал свою вину, скрывшись от наказания.
— Нет. Мы все сделали вместе по взаимному и добровольному согласию.
— Мистер Риарден, — вступил второй судья, — вы вольны не разделять некоторые из наших идей, но в конечном счете все мы работаем на одну цель — ради блага общества. Мы понимаем, что критическая ситуация в угледобывающей отрасли и крайняя нужда в топливе для обеспечения благосостояния людей подвигли вас на нарушение ряда законных установлений.
— Нет. Меня подвигли на это моя личная выгода и мои личные интересы. Какое влияние они оказали на угледобычу и благосостояние общества, судить не вам. Не это было моим мотивом.
Ошеломленный мистер Моуэн прошептал на ухо Полу Ларкину:
— Здесь что-то не так.
— Ох, да заткнитесь же! — огрызнулся Ларкин.
— Я уверен, мистер Риарден, — произнес самый старший судья, — что на самом деле ни вы, ни общественность не думаете, что мы обращаемся с вами как с жертвой, ведомой на закланье. Если у кого-то и сложилось такое ложное мнение, мы рады доказать, что дело обстоит не так.
Судьи удалились для вынесения решения. После недолгого отсутствия они вернулись в зал, охваченный зловещей тишиной, и объявили, что на Генри Риардена налагается штраф в размере пяти тысяч долларов.
В зале раздались аплодисменты, перемежающиеся издевательскими смешками. Аплодисменты предназначались Риардену, а насмешки — судьям.
Риарден стоял, не оборачиваясь к толпе, почти не слыша аплодисментов. Он смотрел на судей. На его лице читались не триумф или радость победы, а только напряженное ожидание и горькое сомнение, почти страх. Он впервые увидел во всей красе всю ничтожность врага, разрушающего мир. Как будто после многолетнего странствия по бесконечной бесплодной пустыне, мимо руин грандиозных заводов, обломков могучих механизмов и трупов несгибаемых людей он оказался перед лицом разрушителя, ожидая увидеть перед собой гиганта, но обнаружив трусливую крысу, готовую скрыться при первом звуке шагов человека. Если этот враг нанес нам поражение, оно произошло по нашей вине, подумал он.
Риардена вернула к действительности собравшаяся вокруг него толпа. Он грустно улыбнулся в ответ на улыбки людей, на истовую, трагическую надежду, написанную на их лицах.
— Благослови вас Бог, мистер Риарден! — выкрикнула старая женщина с головой, обмотанной истертой шалью. — Вы спасете нас, мистер Риарден? Они едят нас живьем, им никого не обмануть словами о том, что во всем виноваты богачи. Что с нами будет?
— Послушайте, мистер Риарден, — перебил ее мужчина, по виду заводской рабочий. — Это богачи пустили нас на дно. Скажите этим богатым ублюдкам, которые с радостью покинули все дела, что, бросив свои дворцы, они содрали с нас последнюю шкуру.
— Я знаю, — ответил Риарден.
«Вина целиком на нашей совести, — думал он. — Мы сами — движущая сила, кормильцы, благодетели человечества — согласились, чтобы нас заклеймили печатью зла, и молча сносили наказание за свои добродетели. Так чего же мы ожидали, какое «добро» могло одержать победу в нашем мире?»
Он оглядел стоящих перед ним людей. Сегодня они приветствовали его. Люди приветствовали его, стоя по сторонам дороги «Линии Джона Голта». Но завтра они станут требовать от Уэсли Моуча новой директивы по новому, безналогового проекту строительства жилых домов, реализуемого Орреном Бойлом именно в ту минуту, когда его балки рухнут им на головы. Они сделают это, потому что им прикажут забыть, как давний грех, то, за что они славословили Хэнка Риардена.
