– Вы хотите сказать, что готовы уйти в отставку? – поразился Мауч.

– Не спешите с выводами, – сердито оборвал его мистер Томпсон. – Вот уж чего я не терплю, так это поспешных выводов. А еще не переношу ученую братию, что сидит в башне из слоновой кости: облюбуют какую-нибудь теорийку, и плевать им на реальное положение вещей. Такие времена, как нынешнее, требуют прежде всего гибкости ума.

На лицах окружающих он видел изумление, отразилось оно и на лице Дэгни, но по другой причине. Он улыбнулся, поднялся с места и повернулся к Дэгни.

– Спасибо, мисс Таггарт, – сказал он. – Спасибо, что высказали свое мнение. Вот что мне хочется, чтобы вы знали: вы можете мне доверять и высказываться с полной откровенностью. Мы вам не враги, мисс Таггарт. Не обращайте внимания на ребят, они расстроены, но скоро спустятся на землю. Мы не враги ни вам, ни стране. Конечно, мы наделали ошибок, мы всего лишь люди, но мы стараемся сделать как лучше для народа, то есть для каждого человека, а времена сейчас очень непростые. Тут не примешь сиюминутное решение, нужны решения на века, верно? Надо все обдумать, обмозговать, взвесить – и очень тщательно. Я просто хочу, чтобы вы знали, что мы никому не хотим зла, это вы понимаете, а?

– Я сказала все, что хотела сказать, – ответила Дэгни и отвернулась от мистера Томпсона, не имея ни ключа к реальному смыслу его слов, ни сил и желания искать этот смысл.

Она повернулась к Эдди Виллерсу, который наблюдал за собравшимися с таким негодованием, что, казалось, его парализовало. Казалось, его мозг кричал: вот зло в чистом виде! – и дальше этой мысли двинуться не мог. Дэгни сделала ему знак, движением головы указав на дверь; он послушно последовал за ней.

Доктор Стадлер подождал, пока за ними не закрылась дверь, и набросился на мистера Томпсона:

– Что за идиотизм? Вы представляете, с чем играете? Вы понимаете, что речь идет о жизни или смерти? Выбор: вы или он.

Легкая дрожь, пробежавшая по губам мистера Томпсона, обозначала презрительную улыбку.

– Что за манеры для профессора? Вот уж не предполагал, что профессора такие нервные.

– Как вы не понимаете? Разве не ясно, что компромисс невозможен, – либо одно, либо другое.

– Что же, по-вашему, я должен сделать?

– Вы должны уничтожить его.

Доктор Стадлер не выкрикнул эти слова, он сказал их холодным, ровным тоном, с полным пониманием их значения, и именно от этого у собравшихся мороз пробежал по коже, все в оцепенении замерли.

– Вы должны найти его, – сказал доктор Стадлер, теперь его голос будто надломился и снова звучал взвинченно. – Надо все перевернуть вверх дном, но найти и уничтожить его! Если он останется в живых, он погубит всех нас! Пока он жив, нет жизни нам!

– Как я могу его найти? – тихо и задумчиво спросил мистер Томпсон.

– Я… я могу подсказать вам. У меня есть идея. Надо следить за этой женщиной, мисс Таггарт. Пусть ваши люди не спускают с нее глаз. Рано или поздно она выведет вас на него.

– Почему вы уверены в этом?

– Разве это не видно? Только по чистой случайности она давно не порвала с нами. Не надо большого ума, чтобы заметить, что она его поля ягода. – Он не объяснил, что это за поле.

– Пожалуй, – задумчиво произнес мистер Томпсон, – пожалуй, так. – Он вздернул голову с явным удовлетворением. – В словах профессора что-то есть. Организуйте слежку за мисс Таггарт, – приказал он Маучу, щелкнув пальцами. – Пусть следят за ней днем и ночью. Мы должны обнаружить его.

– Хорошо, сэр, – послушно ответил Мауч.

– А когда выследите, – зазвеневшим голосом спросил доктор Стадлер, – вы уничтожите его?

– Уничтожить его – что за идиотская мысль! Он нам нужен – воскликнул мистер Томпсон.

Мауч помедлил, но никто не осмелился задать вопрос, который вертелся у всех на языке, и тогда он недоумевающе произнес:

– Я вас не понимаю, мистер Томпсон.

– Ох уж эти теоретики-интеллектуалы! – с раздражени ем воскликнул мистер Томпсон. – Ну что вы рты разинули? Все просто. Кем бы он ни был, он человек действия. Кроме того, он собрал вокруг себя коллектив единомышленников. С ним заодно большие умы. Он знает, что надо делать. Мы его разыщем, и он нам скажет. Скажет, как действовать. Он наладит дело. Он нас вытащит.

– Нас, мистер Томпсон?

– Конечно. Оставьте свои теории. Мы договоримся с ним.

– С ним!

– Конечно. Понятно, придется пойти на компромисс, сделать какие-то уступки крупному бизнесу, борцам за все общее благосостояние это не понравится, конечно, но – черт возьми! – вы что, знаете другой выход?

– А как же его идеи?

– Мистер Томпсон, – заикаясь, прорвался в разговор Мауч, – боюсь, он не из тех, кто пойдет на сделку.

– Таких не бывает, – отрезал мистер Томпсон.

* * *

На улице за зданием радиостанции холодный ветер гремел сорванными вывесками над витринами брошенных магазинов. Город выглядел непривычно безлюдным. В отдалении тише обычного шумел городской транспорт, отчего ветер свистел громче. Пустые тротуары уходили в бесконечную тьму, под редкими фонарями стояли, перешептываясь, одинокие горстки людей.

Эдди Виллерс молчал, пока они не отошли на несколько кварталов от студии. Он резко остановился, когда они вышли на пустынную площадь, где динамики, которые никто не подумал выключить, теперь транслировали водевиль: муж и жена на повышенных тонах обсуждали нежелательные знакомства своего непутевого отпрыска, обращая свои реплики к пустой улице и неосвещенным фасадам домов. Поодаль, однако, виднелась вертикальная, в двадцать пять этажей, гирлянда света. Там, замыкая черту города, высился строгий силуэт здания Таггарта.

Остановившись, Эдди указал на здание. Рука его тряслась; невольно понизив голос, он полушепотом взволнованно произнес:

– Дэгни, Дэгни, я знаю его. Он… он работает там, он там. – Он продолжал показывать на здание с удивленным и беспомощным видом. – Он работает в нашей компании…

– Я знаю, – ответила она ровным, безжизненным голосом.

– Путевым рабочим… простым путевым рабочим.

– Я знаю.

– Я с ним разговаривал… много лет я беседовал с ним в нашей столовой на вокзале. Он часто расспрашивал о железной дороге. О Боже! Дэгни, что же я, помогал сберечь нашу дорогу или, наоборот, помогал разваливать ее?

– И то и другое. Ни то ни другое. Теперь это неважно.

– Я готов поклясться, что ему нравилась железная дорога, он очень хорошо к ней относился.

– Так и есть.

– Но он ее разрушил.

– Да.

Она плотнее запахнула пальто, укрываясь от порыва ветра, и двинулась дальше.

– Я, бывало, разговаривал с ним, – сказал Эдди после паузы. – Его лицо, Дэгни, оно не такое, как у других. Сразу видно, как много он понимает… Я всегда радовался, когда заставал его там, в столовой… Мне нравилось разговаривать с ним… Кажется, я даже не понимал, что он задает вопросы… да, конечно… он так много спрашивал о железной дороге… и о тебе.

– Он когда-нибудь спрашивал тебя, как я выгляжу во сне?

– Да… да, спрашивал… Я однажды застал тебя в кабинете, когда ты заснула, и, когда я об этом упомянул, он… – Эдди замолчал, внезапно осознав связь между двумя событиями.

Она повернулась к нему, на ее лицо упал свет уличного фонаря, она намеренно молча на миг подняла голову, словно в ответ и в подтверждение возникшей у него мысли.

Он закрыл глаза.

– Боже мой, Дэгни! – прошептал он. Они молча двинулись дальше.

– Его уже нет здесь? – спросил он. – Я имею в виду, он больше у нас не работает?

– Эдди, – сказала она вдруг помрачневшим голосом, – если тебе дорога его жизнь, никогда больше не задавай этого вопроса. Ты ведь не хочешь, чтобы они отыскали его? Не наводи их на след. Не говори никому ни единого слова о том, что знал его. И не пытайся узнать, работает ли он еще у нас.

– Неужели ты полагаешь, что он все еще здесь?

– Не знаю. Я только думаю, что это возможно.

– Сейчас?

– Да.

– Еще работает?