Двадцать восьмого октября группа новых работников «Реардэн стил» напала на мастера и повредила трубопровод, подающий воздух в домну. Два дня спустя они разбили нижние окна правления. Один из новичков сломал приводное устройство крана, и изложница с расплавленным металлом опрокинулась в двух шагах от пятерых рабочих. «Полагаю, что я психанул, беспокоясь о своих голодных детях», – сказал он при аресте. «Сейчас не время теоретизировать, кто прав, а кто виноват, – прокомментировали этот случай газеты. – Нас беспокоит главное – тот факт, что волнения угрожают выпуску стали в стране».

Реардэн молча наблюдал. Он выжидал, будто постепенно, по крупице, постигал происходящее и понимал, что этот процесс нельзя ни замедлить, ни остановить. Нет, думал он, глядя в окно своего кабинета на ранние сумерки осеннего вечера, нет, я не равнодушен к судьбе своих заводов; только чувство, которое некогда было страстью к живому существу, теперь превратилось в грустную нежность, которую ощущаешь к памяти умершего любимого. Особый оттенок этому придавал, считал он, тот факт, что какие-либо действия уже невозможны.

Утром тридцать первого октября он получил уведомление, что на всю его собственность, включая текущие и депозитные счета, наложен арест в связи с обвинительным заключением, вынесенным судом по делу о недоимке в уплате подоходного налога трехлетней давности, Это было официальное уведомление, оформленное в строгом соответствии с законом, если не считать, что никаких недоимок никогда не существовало, а судебное разбирательство и вовсе не имело места.

– Нет, – сказал он задохнувшемуся от негодования адвокату, – не расспрашивайте их, не отвечайте, не возражайте.

– Но это фантастика!

– А все остальное – не фантастика?

– Хэнк, вы хотите, чтобы я ничего не делал? Смириться и лечь, задрав лапки?

– Нет, стоять. Я имею в виду именно стоять. Не двигаться. Не действовать.

– Но они оставили вас беззащитным.

– Разве? – мягко улыбаясь, спросил он.

У него в кошельке осталось всего несколько сотен долларов, не больше. Но его, подобно рукопожатию далекого друга, согревала мысль о том, что в тайнике его сейфа в спальне лежит тяжелый слиток золота, полученный им от золотоволосого пирата.

На следующий день, первого ноября, ему позвонили из Вашингтона. Звонил чиновник, голос которого, казалось, скользил по телефонному проводу на коленях, извиваясь в оправданиях и извинениях.

– Это ошибка, мистер Реардэн! Всего лишь весьма неприятная ошибка! Это уведомление… оно предназначалось не для вас. Вы знаете, как это сегодня происходит, когда все учреждения так скверно работают и у нас так много всяких правительственных распоряжений. И вот какой-то идиот спутал все данные и выкопал это постановление против вас – а это вас совсем не касается, в действительности речь шла о мыловаре! Пожалуйста, примите наши извинения, мистер Реардэн, наши глубочайшие личные извинения на самом высоком уровне. – Голос изобразил мягкую, выжидательную паузу. – Мистер Реардэн?..

– Я слушаю.

– Не могу выразить, как мы огорчены тем, что причинили вам неприятности и неудобства. Со всей этой кучей указов, формальностей, с которыми нам приходится иметь дело, – вы же понимаете, бюрократия! – у нас займет несколько дней, возможно неделю, чтобы опротестовать ваше уведомление и отозвать его… Мистер Реардэн?

– Я вас слышу.

– Мы бесконечно огорчены и готовы сделать все, что в нашей власти. Вы, конечно, можете потребовать возмещения за причиненные вам неудобства, и мы готовы все оплатить. Мы не станем ничего оспаривать. Вы, конечно, направите такой протест и…

– Я ничего не сказал.

– Гм? Нет, не сказали… то есть… ну… что же вы сказали, мистер Реардэн?

– Я ничего не сказал.

На следующий день из Вашингтона умолял другой голос. Но этот, казалось, не скользил по телефонному проводу, а подпрыгивал с веселой непринужденностью канатного плясуна. Он представился как Тинки Хэллоуэй и умолял Реардэна принять участие в совещании, «маленькое такое совещаньице, нас будет всего несколько человек – но на самом высоком уровне. Оно состоится в Нью-Йорке, в отеле „Вэйн-Фолкленд“, послезавтра».

– За последние несколько недель произошло столько недоразумений, – заявил Тинки Хэллоуэй. – Столько неприятных недоразумений – и совершенно ненужных! Мы можем исправить все это буквально за секунду, мистер Реардэн, если у нас будет возможность переговорить с вами. Мы страстно желаем встретиться с вами.

– Вы можете обязать меня явиться как свидетеля в судебном порядке, когда пожелаете.

– О нет! Нет! – испугался голос. – Нет, мистер Реардэн, зачем вы так? Вы нас не понимаете, мы очень хотим встретиться с вами на дружеской основе, нам не нужно ничего, кроме вашего добровольного сотрудничества. – Хэллоуэй напряженно ждал, не послышится ли ему слабый звук отдаленного смешка; он ждал, но ничего не было слышно. – Мистер Реардэн?

– Да.

– Конечно, мистер Реардэн, в такие времена, как сейчас, совещание с нами может принести вам большие выгоды.

– Совещание… о чем?

– Вы столкнулись с серьезными трудностями… а мы стремимся помочь вам всем, чем можем.

– Я не просил о помощи.

– В наши неспокойные времена, мистер Реардэн, настроение общества столь непредсказуемо и непостоянно… столь опасно… Мы хотим быть в состоянии защитить вас.

– Я не просил о защите.

– Но вы, конечно, понимаете, что мы в состоянии быть для вас очень полезными, и если вы что-нибудь хотите от нас, любую…

– Я ничего не хочу.

– Но у вас могут возникнуть вопросы, которые вы захотите обсудить с нами.

– У меня нет вопросов.

– Тогда… что ж, тогда… – Отказавшись от попыток изобразить, что оказывает любезность, Хэллоуэй начал откровенно умолять: – Тогда не согласились бы вы выслушать нас?

– Если у вас есть что мне сказать.

– Конечно, мистер Реардэн, конечно, у нас есть что сказать! Мы просим только об одном, – выслушайте нас. Дай те нам эту возможность. Просто приезжайте на наше совещание. Вы себя ничем не свяжете… – непроизвольно вы рвалось у него, и он замолчал, услышав появившееся в голосе Реардэна веселое и насмешливое выражение, мало что обещавшую интонацию, с которой Реардэн ответил:

– Я это знаю.

– Ну, я полагаю… то есть… так что же, вы приедете?

– Хорошо, – сказал Реардэн. – Я буду.

Он не вслушивался в изъявления благодарности, отметив только, что Хэллоуэй все время повторял:

– В семь вечера четвертого ноября, мистер Реардэн… четвертого ноября… – как будто дата имела какое-то особенное значение.

Реардэн положил трубку и откинулся в кресле, разглядывая отблески пламени доменной печи на потолке своего кабинета. Он понял, что это совещание ловушка, но знал, что пойдет на это и что ее устроители ничего от этого не выиграют.

Тинки Хэллоуэй положил трубку и, весь в напряжении, нахмурясь, сел. Клод Слагенхоп, президент общества «Друзья всемирного прогресса», сидевший в кресле и нервно покусывавший спичку, взглянул на него и спросил:

– Ну что, не очень? Хэллоуэй покачал головой:

– Он приедет, но… Нет, не очень. – И добавил: – Не думаю, что он пойдет на это.

– То же говорил и недоносок.

– Я знаю.

– Недоносок сказал, чтобы мы и не пытались.

– К черту твоего недоноска! Мы должны пойти на это! Мы обязаны рискнуть!

Недоноском был Филипп Реардэн, который несколько недель назад сообщил Клоду Слагенхопу:

– Нет, он не хочет брать меня, не хочет дать мне работу. Я попытался сделать, как вы хотели. Старался вовсю, но все бесполезно, он хочет, чтобы ноги моей не было за проходной. А что до настроения, то… послушайте, оно безобразное. Хуже, чем я ожидал. Я знаю его и могу сказать, что у вас нет никаких шансов. Он на пределе. Еще немного, и он сорвется. Вы сказали, что начальство интересуется. Скажите им, пусть и не пытаются. Скажите им, что он… Клод, да поможет нам Бог, если они попробуют, они же потеряют его!

– Что ж, не очень-то ты нам помог, – сухо сказал Слагенхоп и отвернулся.