Люди вокруг меня произносят ее имя. Они вспоминают ту ночь, когда на город опустился туман. Они вспоминают Океанию.

Я святотатствую, так же как те люди на Нижнем рынке, которые боготворили мою маму. Молились ли они Океании, когда их начала заливать вода или стал заканчиваться воздух? Помогла ли она им? Может ли мама помочь мне? Я иду в храм, и мне нужно, чтобы случилось чудо.

Пожалуйста, пусть Тру будет там.

Пожалуйста, пусть Тру будет жив.

И чудо случается: я его вижу.

Тру идет через толпу в храме и оглядывается по сторонам. Ищет меня. Он в противоположном конце нефа, слишком далеко, между нами столько людей, а я не могу позвать его, потому что не доверяю своему голосу.

Часть меня хочет выкрикнуть его имя, потому что если Тру услышит меня сейчас, то все поймет. А я бы хотела, чтобы он понял.

Тут он останавливается и поворачивается к входу, будто я и вправду его позвала. За всеми этими скорбящими и растерянными людьми под наблюдающими за ними неподвижными богами он видит меня.

– Рио! – кричит Тру.

Он идет ко мне так быстро, что сбивает какого-то мужчину с ног и помогает ему встать, но при этом ни на секунду не отрывает от меня взгляд. Он идет ко мне против движения толпы, и я иду ему навстречу, проталкиваясь мимо людей, мимо скамеек и всего, что возникает у меня на пути.

Я думала, что мы остановимся, когда окажемся рядом, но Тру прижимает меня к себе и продолжает идти дальше.

– Ты цела, – шепчет он, и его губы касаются моих волос.

А потом я замечаю свет, витражи, свечи и людей, я вижу все это, потому что отворачиваюсь от Тру и пытаюсь сдержать слезы, слезы радости оттого, что он жив.

В храме очень много людей, и с каждой минутой их становится все больше. Сирены велели нам идти домой, а для многих дом – это храм, по крайней мере, в духовном смысле. Моя мама всегда так и говорила: «Это дом их веры».

Я беру Тру за руку и вывожу из храма.

Когда он видит, каким густым стал туман, глаза у него округляются от удивления. Он смотрит на меня так, будто это я сотворила, словно бы я не такая, как остальные, а всемогущая.

И я вспоминаю, как наблюдала за Тру, когда он стоял на коленях у ведра с монетами и боролся с искушением что-то мне сказать.

Я увлекаю его под одно из деревьев. В просветах между клочками тумана я вижу лишь отдельные фрагменты: тыльную сторону ладони со шрамами от порезов металлом; его лицо совсем близко от своего.

– Пожалуйста, расскажи мне все, – шепчу я.

Мы невидимы в густом тумане, и только мой голос, если не считать шороха листьев, нарушает окружающую нас тишину.

И Тру решается.

– Я слышал тебя, – говорит он. – В тот день в храме.

Где-то рядом с нами с тихим металлическим звуком падает на землю лист.

– Ты подумала, что я слышал, как ты плакала, но на самом деле я совсем другое имел в виду. Понимаешь, о чем я?

Ну конечно понимаю.

Тру слышал меня в тот день, когда ушла Бэй.

Он знает, что я сирена.

Тру берет мое лицо в ладони, прикасается пальцами к моим губам.

– Никак не разберу, что ты там шепчешь, – с нежностью говорит он.

Надо же, а я и не заметила, что шепчу. Я почему-то произношу «пожалуйста», хотя и совершенно не понимаю, к чему это относится.

– Когда случилась брешь, я не слышал ничего, только твой голос, – объясняет Тру. – И в нем звучала такая же мучительная боль, как в тот день, когда ушла Бэй. Только сегодня ты звала не ее, а меня, но я ничего не мог сделать, чтобы помочь тебе.

Тру придвигается ближе, чтобы я могла его видеть, но я не говорю ни слова. Я смотрю на него. У него под глазами синие тени, точно такие же я заметила в нашу первую встречу. Он беспокоился. Обо мне.

– Ты цела, – говорит Тру. – Ты здесь.

Он целует меня.

Целует прямо здесь, под деревьями, в губы, а потом – в шею. Его сильные руки крепко обнимают меня. Мы почти одного роста, и мы очень подходим друг другу.

Мне хорошо с Тру. Тру хорошо со мной. Нам хорошо вместе.

Я закрываю глаза и слушаю. Слушаю его дыхание и свое.

– Пойдем на Нижний рынок, – предлагает Тру. – Посмотрим, не надо ли чем-нибудь помочь.

Сирены продолжают говорить жителям Атлантии, чтобы те шли домой, но Тру неуязвим для их голосов, а я чувствую, что они уже не так сильны, чтобы им нельзя было противостоять. Я становлюсь сильнее.

Возможно, это потому, что я не слышу среди их голосов голос Майры.

Мы с Тру идем между деревьев к ближайшей остановке гондол. Там стоит одна лодка, пустая и сухая. Туман становится плотнее, а свет – более тусклым. Но мы рядом, и я вижу лицо Тру, его добрые глаза, его губы.

– Бежим, – шепотом говорит Тру.

Он тянет меня за собой, и мы бежим сквозь белую пелену. Потом Тру резко останавливается, и мы оказываемся у самого канала. Он отпускает мою руку и прыгает в канал прямо перед лодкой. Я следую за ним.

К тому моменту, когда я присаживаюсь на корточки рядом с Тру, он уже успевает открыть панель. Так непривычно видеть металлические внутренности гондолы.

– Я могу ее завести, – говорит Тру. – До самого рынка она нас, может, и не довезет, но все равно так будет быстрее.

– Стражи порядка увидят гондолу, – возражаю я, – или услышат ее.

– Ну и пусть. Если во всей Атлантии туман сегодня такой же густой, как в ночь после смерти твоей мамы, они вряд ли смогут нас поймать.

Двигатель заводится, начинает урчать.

– Забирайся, – командует Тру. – И пригнись. Я сейчас.

Я забираюсь в лодку и опускаюсь между скамейками. Тру почти сразу же появляется рядом, и гондола трогается с места.

Мы скользим сквозь белый туман.

И храним молчание.

Когда мы целовались под деревьями, на нас кто угодно мог случайно натолкнуться, а мы все равно стояли там, обнявшись, и не могли друг от друга оторваться. А теперь мы одни, но мы ничего такого не делаем, только смотрим. Даже когда между нами проплывают клочки тумана, я все равно чувствую на себе взгляд Тру, такой же уверенный и нежный, как его поцелуи.

Нашу гондолу никто не останавливает. В этой части Атлантии так безлюдно, что даже жутковато становится. Но потом, когда мы оказываемся ближе к Нижнему рынку, я слышу чьи-то крики. Возле заграждения собралось несколько дюжин людей. Они либо невосприимчивы к голосам сирен, либо так волнуются за тех, кто остался внутри, что пока могут им противостоять. Одна женщина закрыла ладонями уши, она качает головой и рыдает, а тело ее бьет дрожь.

Стражи порядка кричат, чтобы мы уходили.

– Вы сейчас все равно уже ничего не сможете сделать, – говорят они. – Выживших нет. Идите домой, если не хотите, чтобы вас арестовали.

– Пожалуйста, расскажите нам, как все произошло! – просит какой-то мужчина. – Они очень страдали? Это была вода или воздух?

– Вода, – говорит кто-то.

Все поворачиваются, чтобы посмотреть, кто это сказал.

Майра.

Она выходит из-за заграждения, одежда на ней сухая, но зачесанные назад волосы мокрые.

А я-то думала, что моя тетушка в тюрьме. Что, интересно, она здесь делает?

– И воздух тоже, – добавляет Майра. – Они утонули, но если сначала упало давление воздуха, а мы считаем, что так все и было, то, когда прибыла вода, люди уже были без сознания.

Майру слушают все, даже стражи порядка, хотя она не использует свой голос так, как обычно это делает. Она не манипулирует, просто сухо сообщает известные ей факты.

По крайней мере, мне так кажется.

– Сейчас восстанавливают то, что еще возможно восстановить, – продолжает Майра. – А завтра надеются идентифицировать тела.

Кто-то кричит от злости и боли.

Майра закрывает глаза. Она собирается использовать свой голос. Я уже поняла, что она всегда перед этим словно бы подает окружающим своего рода знак. Чтобы это не было для них полной неожиданностью.

– Сюда направляется подкрепление: стражи порядка, несколько членов Совета и Верховный Жрец Невио. – В голосе Майры отчетливо слышно предостережение. – Если вы не уйдете, вас арестуют за нарушение порядка и отправят в камеры. Поверьте: тюрьма – не самое подходящее место, чтобы оплакивать близких.