– Ты все думаешь… – она не договорила, капитан и без слов знал, что она хотела сказать: о Камзолове и Мусе, о Садыке.

Русаков утвердительно кивнул и добавил:

– Рацию береги, Женя…

Женя внимательно посмотрела ему в лицо.

– Не беспокойся… а как же это? – она указала на склон горы, где примерно на расстоянии полукилометра от лагеря трудились Лучинин и его добровольные ассистенты. Русаков пожал плечами:

– Поживем – увидим. Вечно так продолжаться не будет… Не спускай глаз с рации.

Так прошла неделя.

Ночью лагерь проснулся от грохота – камнепад. Глыбы обрушились на землю как раз у палатки Жени. Случайность? Утром Русаков и Проценко тщательно осмотрели склон горы, поднялись на гребень, но ничего подозрительного не обнаружили.

Утром генерал Бондаренко шифром сообщил по радио, что со стороны хребта Сары-Джас в направлении лагеря Ясного прошла небольшая банда, очевидно, та самая, которая обстреляла Акопяна, и что полковник Харламов принял меры к ее ликвидации. Бондаренко напоминал Русакову о необходимости быть начеку – бандиты могли пробраться по непроходимым кручам и появиться у лагеря экспедиции.

Такое же сообщение из штаба отряда получил и майор Проценко.

– Будем готовы к встрече, – сказал он Русакову. – Обратную дорогу на Иссык-Куль они нам отрезали.

Произошло еще одно немаловажное событие: сержант пограничник Глыбин заинтересовался отпечатками на песке «чужих» следов. Глыбин и Проценко отправились по следу, который привел их к подножью одного из холмов Там они нашли остатки костра и установили, что здесь побывало не меньше десяти человек. Кто они? Возможно, это и есть та самая банда, которая, судя по сообщению Харламова, рвется в район «Черной пасти». Глыбин снова пошел по следу… Открытие, которое он затем сделал, поразило и обоих ученых, и капитана Русакова, и Женю: следы, изрядно попетляв, неожиданно привели к скалам почти рядом с лагерем. Пробравшись между больших камней, пограничник неожиданно оказался у входа в пещеру… – следы шли от нее. И следы сравнительно давние.

– Меня смущает одно обстоятельство, – сказал Проценко Русакову. – Мы обнаружили много следов, идущих от входа в пещеру, но не нашли ни одного следа, ведущего в нее.

– Вы полагаете, что имеется другой вход?

– Это нам придется установить. Откровенно говоря, боюсь, другой вход имеется… Если предположить, что наша догадка правильная, становится понятным, почему мы не нашли следов, которые вели бы в пещеру с этой стороны.

Капитан понял, о чем думает Проценко.

– Вы опасаетесь, что этим путем люди, следы которых мы обнаружили, пришли с той стороны границы?

– Да, опасаюсь. Кстати, Сергей, вы не помните, кто предложил расположить наш лагерь именно на это месте?

Этого Русаков не помнил.

Оставив Бориса Сахно дежурным по лагерю, решили обследовать пещеру. В ней они обнаружили нечто вроде колодца. Степан Ильич бросил камень и, пустив хронометр, засек время.

– Н-да… – в задумчивости распушил он бороду. – Оказывается, довольно глубоко.

Первым в колодец спустился на веревке сержант Глыбин. За ним – Камзолов, потом Русаков, Женя… Подземным коридором попали в большой куполообразный зал. Черные каменные стены мрачно смотрели на пришельцев. Женя вскрикнула – у стены она увидела скелет.

Один из подземных ходов привел их в грот, здесь стоял сумеречный свет, проникающий сверху, через отверстие. Проценко направился дальше и вскоре очутился в другом гроте. Тут было темно. Тишину нарушал лишь стеклянный звон невидимых струй воды, падающих откуда-то сверху. Дальше вел узкий коридорчик, идти становилось все труднее.

Сержант Глыбин первым выбрался из узкого отверстия спустился по скале и остановился на выступе, повисшем над пропастью. Один за другим подтянулись остальные и зажгли факелы: перед ними зиял колоссальный подземный провал.

– Ну, теперь моя очередь, – и Лучинин первым начал спускаться по веревке.

Русакову показалось, что Камзолов и его спутники чем-то обеспокоены.

Пещера, в которую спустились, оказалась не менее шестидесяти метров в длину. От нее во все стороны уходили каменные тупики со следами рудничной крепи и со скелетами когда-то погибших здесь людей. И Русакова, и Проценко скелеты интересовали значительно менее, чем следы пребывания в этом подземном лабиринте живых людей, и, в частности, тех, следы которых были обнаружены в долине, у самого лагеря.

Длинным ходом Ясный и его друзья направились на восток, миновали ряд небольших гротов. Но вот ход разделился – геологи пошли по тому, который заметно поднимался. Вдали засерело, как будто забрезжил рассвет. И вдруг совершенно неожиданно высоко-высоко люди увидели узкую, как лезвие ножа, полоску неба – над провалом в земле навис край ледника. Сверху пахнуло пронзительным холодом.

– Что такое?! – бормотал Ясный, протирая глаза.

Русаков увидел, как профессор, подняв факел над головой, внимательно рассматривал стену пещеры. Там примерно на расстоянии двух метров от земли тушью было написано какое-то четверостишие. Профессор еще и еще раз перечитывал текст. Наконец он устало опустился на камень. Русаков слышал, как Ясный сквозь стиснутые зубы прошептал:

– Опять Краус!..

– В чем дело? – спросил Камзолов.

– Какие-то вирши, понять не могу, кто и когда их написал, – ответил спокойно профессор.

Проводники инженера не проявили ни малейшего любопытства к надписи на стене.

– По-английски, – заметила Женя.

Русаков не очень хорошо владел английским языком, но все же он разобрал – речь шла «о хладе и смраде», о каком-то «смертельном яде земли, убивающем все живое». Четверостишие оставляло впечатление цитаты.

– Пошли! – И Проценко тронулся дальше. Он казался весьма озабоченным – прогулка под землей не ответила на его вопросы: откуда и зачем пришли те люди, следы которых он видел в долине, можно ли быть уверенным, что в этом подземном лабиринте нет сейчас чужих людей?

Они выбрались на поверхность через «окно» одного из гротов в верхней части пещеры, усталые вернулись в лагерь.

В палатке Жени, у рации, сидели Русаков и Проценко, читали шифровки, полученные по радио от Бондаренко и из штаба погранотряда. В эту ночь капитан Русаков снова не уснул: со слов полковника Соколова он кое-что знал о Краусе и теперь пытался разгадать связь между пребыванием в этих местах гитлеровского ученого-атомщика в 1938 году, – дату на стене он хорошо рассмотрел – и появлением здесь же экспедиции Ясного и Лучинина теперь.

Ясный поднялся рано и, как обычно, вместе с Русаковым отправился к ручью умываться.

– Александр Иванович, почему вы думаете, что это был Краус? – прямо спросил Русаков.

Ученый усмехнулся: «родственник Харламова» был весьма осведомленным молодым человеком.

– Вы видели эти завитушки «Г.Ф.К.»? Это он, я знаю его манеру расписываться. Но это не все… Когда мы вместе работали в лаборатории фон Грозова, я много раз слышал, как он читал это четверостишие о «яде земли, убивающем все живое». По его словам, это из «Поэмы на пальмовых листьях», какого-то древнего поэта. Ну, а «хлад», «небесная твердь, закрытая бронею льда», вы ее сами видели и чувствовали, не так ли?

Русаков, зачерпнувший пригоршню свежей воды, стремительно выпрямился:

– Следовательно?

– Следовательно, древний автор поэмы написал свое произведение, побывав, в частности, там, где недавно стояли мы с вами. Следовательно, гитлеровец Краус пришел потом по его стопам и, очутившись как раз под «бронею льда», не удержался и от радости написал на стене то, что и привело его сюда.

– Но в чем все-таки дело?

– Видите ли, Сергей, некоторые немецкие ученые во главе с знаменитым Гумбольдтом ошибочно утверждали, что в Небесных горах имеются вулканы. Свою гипотезу они основывали на том общеизвестном факте, что в зоне Тянь-Шаня часты разрушительные землетрясения. Причины же как того, так и другого – деятельность атомной энергии в недрах нашей планеты. Вывод ясен: стало быть, именно в районе Тянь-Шаня и по обе стороны Небесных гор должно залегать колоссальное количество радиоактивных элементов. Кое-какие наблюдения иностранных, в частности английских и американских, ученых, побывавших в Синцзяне и Тибете, как будто подтверждали такое предположение, начали распространяться всевозможные слухи о наличии сильной атомной радиации в ряде мест, об убийственном влиянии исходящего из земли радиоактивного излучения на человека и вообще на все живое: «смертельный яд земли». Краус очень интересовался этим вопросом, и когда в его руки каким-то образом попала «Поэма на пальмовых листьях», он заучил ее назубок. Только вчера, там, в пещере, я понял, что его привлекала к себе не поэзия… Теперь мне понятно, какими соображениями он руководствовался, упорно работая над пробуждением цепной реакции в уране, не очищенном от примесей: ведь в недрах земли нет завода по рассортировке металлов, и все же там происходит выделение колоссального количества атомной энергии…