И вот поздней осенью, на следующий год после окончания его второго консульства, Цезарь Август, заручившись согласием сената и римского народа, объявил войну Клеопатре, царице Египта; возглавляемые Цезарем Августом сенаторы прошли на Марсово поле, где в храме Беллоны глашатай провозгласил начало войны, после чего жрецы принесли в жертву богине белую телку и прочли молитвы во спасение армии Рима во всех грядущих битвах.
После победы над Секстом Помпеем Август поклялся перед всем римским народом, что то была последняя гражданская война и что итальянская земля никогда больше не обагрится кровью своих сыновей. Всю зиму мы обучали наши войска на суше, а также чинили и достраивали суда и испытывали их на море, когда погода нам благоприятствовала. И вот весной, узнав, что Марк Антоний скопил весь свой флот и сухопутные войска на выходе из Коринфского залива, откуда намеревался одним махом пересечь Ионийское море и высадиться на восточном побережье Италии, мы выступили первыми, желая уберечь нашу страну от жестоких последствий войны.
Нам противостояла вся мощь Востока: сто тысяч воинов, из которых тридцать тысяч — римляне, пятьсот военных кораблей, разбросанных вдоль всего побережья Греции, и восемьдесят тысяч резервных войск, оставшихся в Египте и Сирии. Против этой огромной силы мы могли выставить пятьдесят тысяч римских солдат, часть из которых были ветеранами морских походов против Секста Помпея, двести пятьдесят военных кораблей, которыми командовал я, и дополнительно сто пятьдесят судов поддержки.
Побережье Греции вряд ли может похвастаться хорошо укрепленными гаванями, посему у нас не было затруднений с высадкой войск, в задачу которых входило встретиться с армией Антония на суше; тем временем корабли под моим командованием блокировали морские пути, отрезав войска Клеопатры и Антония от источников снабжения в Сирии и Египте, вынудив их полностью зависеть от того, что они смогут найти на захваченных ими землях.
Не желая понапрасну губить жизни наших соотечественников–римлян, всю весну мы ограничивались мелкими стычками, пытаясь достичь нашей цели посредством блокады, а не открытых боевых действий; наконец летом мы двинули свои основные силы к Актийскому заливу, где сосредоточилась основная часть вражеского флота, как бы для решительного штурма, надеясь заманить в ловушку остальные корабли противника, которые, по нашим расчетам, должны были поспешить на помощь своим товарищам. План наш полностью удался: Антоний и Клеопатра со всеми оставшимися кораблями бросились на выручку своим главным силам, которые мы и не собирались атаковать; мы расступились перед ними, спокойно пропустив их в бухту, откуда, как мы хорошо знали, им неизбежно придется выходить. Наш план был заставить их сражаться на море, в то время как их сила была на суше.
Вход в Актийский залив — не более полумили в ширину, хотя сама бухта достаточно просторна, чтобы вместить все корабли неприятеля, которые бросили якорь в гавани, расположив своих солдат лагерем на берегу. Тем временем Цезарь Август послал часть своей конницы и пеших войск в обход неприятеля, отрезав ему путь к отступлению по суше. А затем мы стали ждать, ибо знали, что наш противник страдает от голода и болезней и не имеет достаточно сил, чтобы отступить в глубь страны, не понеся огромных потерь. Им не оставалось ничего иного, как сражаться на море.
Корабли, которые мы вернули Антонию после разгрома Секста Помпея, были самыми большими в его флоте; кроме того, я знал, что построенные им самим суда еще больше, — некоторые из них несли на своем борту по десять рядов гребцов и были обшиты железными полосами для защиты от тарана; такие корабли практически непобедимы в открытом бою, когда нет пространства для маневра. Поэтому я еще задолго до того сделал ставку на более легкие и подвижные суда всего с двумя, максимум шестью рядами гребцов, не больше, терпеливо дожидаясь момента, когда восточный флот попытается прорваться в открытое море. У Навлоха, против Помпея, мы вынудили неприятеля сражаться недалеко от берега, где быстроходность не играет важной роли.
Мы стояли в ожидании; наконец, в первый день сентября, вражеские корабли выстроились в боевые порядки, предав огню суда, на которых не хватило гребцов, и мы стали готовиться к тому, что сулил нам следующий день.
Утро нового дня выдалось ясное и солнечное; водная гладь в бухте и на море застыла, словно полированная поверхность стола из полупрозрачного камня. Неприятельский флот поднял паруса, готовый пуститься за нами в погоню, как только поднимется ветер; гребцы разом опустили весла в воду, и вся громада сплошной стеной двинулась нам навстречу. Антоний командовал эскадрой правого борта, состоящей из трех групп, которые шли таким тесным строем, что порой задевали друг друга веслами; флот Клеопатры следовал за головной эскадрой на некотором отдалении.
Моя эскадра противостояла Антонию, а корабли Цезаря Августа находились по правому борту от меня. Мы расположились полукругом у выхода из залива, выстроившись в одну линию на некотором расстоянии друг от друга, кормами к морю.
Все то время, что вражеский флот надвигался на нас, мы неподвижно выжидали; у выхода из бухты он остановился, и в течение нескольких часов ни одно весло не коснулось воды. Неприятель хотел, чтобы мы сделали первый шаг, но мы не торопились ввязываться в схватку.
Наконец, то ли потеряв терпение, то ли оттого, что кровь ударила ему в голову, командующий эскадрой левого борта двинулся вперед; Цезарь Август сделал вид, что отступает, и эскадра неприятеля сломя голову бросилась в погоню, а за ней последовал и весь восточный флот. Наша головная эскадра отошла назад, растянув занимаемые нами позиции и образовав петлю, в которую, как рыба в сеть, устремился вражеский флот, после чего нам оставалось лишь замкнуть кольцо.
Сражение длилось почти до наступления сумерек, хотя в исходе его с самого начала не было сомнений. Мы не стали поднимать паруса и потому могли легко маневрировать вокруг более тяжелых кораблей противника, которые, распустив паруса, лишили своих пращников и лучников столь необходимого им пространства и предоставили нам отличную мишень для зажигательных ядер. Палубы наших кораблей оставались свободными, и поэтому когда мы брали неприятельское судно на абордаж, у нас всегда было преимущество в численности, и воины противника не могли оказать нам серьезного сопротивления.
Антоний попробовал построиться клином и таким образом прорваться сквозь наш строй, но мы тут же перешли в атаку и сломали его боевые порядки, вынудив его суда сражаться поодиночке; он снова попытался перестроиться, и снова мы не дали ему этого сделать. В конце концов каждый его корабль остался сам по себе биться за свое выживание, кто как мог. Все вокруг было ярко освещено заревом подожженных нами судов, и сквозь ревущее пламя до нас доносились душераздирающие вопли несчастных, заживо горевших вместе со своими кораблями; в потемневшем от крови море беспомощно барахтались воины, сбросив с себя доспехи в отчаянной попытке найти спасение в воде от огня, а также мечей, копий и стрел. И хотя они сражались против нас, они оставались римскими солдатами, и нам было нестерпимо больно видеть столько впустую загубленных жизней наших сограждан.
Все это время флот Клеопатры оставался в тылу, не покидая гавани, и когда наконец поднялся ветер, она приказала распустить паруса и, уклонившись от сцепившихся в смертельной схватке кораблей, устремилась в открытое море, где мы уже не могли ее достать.
Это был один из тех случаев на войне, какой хотя бы однажды доводится пережить каждому солдату: в сумятице сражения корабль, на борту которого находился Цезарь Август, оказался так близко от моего, что мы без труда могли разглядеть друг друга и даже перекинуться парой слов через весь невообразимый шум сражения; в то же самое время не более чем в тридцати шагах от нас оказался уходивший от погони корабль Марка Антония. Я полагаю, мы все трое одновременно заметили пурпурные паруса направляющегося в открытое море флагманского корабля Клеопатры. Мы оставались недвижимы; Антоний стоял на носу своего корабля, застыв словно резное украшение, провожая глазами покидавшую его царицу. Затем он повернулся и посмотрел в нашу сторону, хотя точно сказать, узнал он кого–нибудь из нас или нет, я не могу. Я заметил, что лицо его стало безжизненным, как у трупа. Потом он как бы через силу поднял руку и тут же безвольно уронил ее; паруса надулись, поймав ветер, огромный корабль медленно развернулся и, набирая скорость, последовал за флагманом Клеопатры. Мы молча наблюдали, как жалкие остатки флотилии Антония уходят в открытое море, и не предпринимали попыток к преследованию. С тех пор я больше никогда не видел Марка Антония.
