Для вступления в общество положено было заказывать портрет нового члена. Иоганн Себастьян был изображен художником Э. Г. Хаусманом с благодушно-лукавой улыбкой на приветливом лице и с нотной страницей своего мудреного канона в руках! Таким, моложавым, просветленным, хотели ученики увидеть своего наставника.

Этот портрет Хаусмана контрастирует с другим, найденным впоследствии в городе Майнце, кисти неизвестного художника. На нем изображен поистине старый Бах. На обоих портретах видны черты сходства: высокий лоб, дуги густых бровей, характерные две вертикальные складки между ними, двойной подбородок. Общее в портретах очертание лица пожилого человека. Оба портрета без декоративных фонов. Но это две разные духовные ипостаси Баха! На одном портрете — Бах, согбенный под тяжестью лет, скорбный, углубленный в себя, готовый к очередному выпаду со стороны, к любому уколу суеты. Жесткий рисунок лица, сжатые губы. Суровость в выражении глаз.

В портрете Хаусмана Бах — жизнелюбивый семьянин, общительный музыкант, капельмейстер, гораздый и на шутливые экспромты, и на сложно-ученые выдумки. Опытный портретист разрешил «загадку Баха» в ключе жизнелюбия.

Он любил семью, отдавал заботы младшим детям, Лизхен уже невеста, она растет веселой и, право, схожа со своей тезкой из «Кофейной кантаты». Спустя год, в июле 1748 года, Бах пошлет письмо в Наумбург, где не так давно испытывал орган, — письмо с аттестацией своего ученика Альтниколя. Вскоре Альтниколь станет органистом в этом городе и женится на Лизхен.

Не забывают старшие сыновья, хотя и неотвратимо обозначаются границы между духовной жизнью отца и каждого из них. Деда порадовала красиво переписанная соната Фридемана, посвященная им своему племяннику. Кто-нибудь из младших, наверное, сыграл ее на клавесине в доме кантора. Судьба пощадила отца Баха: он уже не узнает, что, не всегда радиво относящийся к своим обязанностям музик-директора в Галле, его первенец Вильгельм Фридеман выдаст за свою и исполнит в городе музыку отца. Случится, однако, так, что ее услышит, оказавшись в тот день здесь, заезжий провинциальный кантор и раскроет истину, изобличит сына господина лейпцигского, духовного композитора. Пока же у отца в папке хранятся достойные сочинения его талантливого сына-органиста, «галльского Баха».

Пришло радостное письмо из Берлина — сноха Иоганна Мария подарила Эммануелю дочь Филиппину.

Осталось рассказать о двух с половиной годах жизни Иоганна Себастьяна. О двух с половиной из шестидесяти пяти.

Увядание таланта? Покой старости? Трагедия одиночества непонятого художника? Нет, не увядало мастерство Баха: оно вошло в избранное им русло совершенных форм. Покоя как бездеятельности не знал старый композитор. Бах успевал исполнять должностные обязанности, сочинял музыку, наставлял учеников. Не брало власть над ним и чувство одиночества. Он знал свое место на земле, свой долг в искусстве, и не завершен был еще последний акт творения.

Великому композитору многое было известно в европейской музыке, по многого он сторонился. Дружески относясь к Адольфу Гассе и достойно ценя его, Бах так и не принял близко к сердцу итальянизированное оперное искусство саксонской столицы. Как и офранцуженное — в столице Пруссии.

Еще в поездках с кетенским князем он не мог не встречаться с чешской музыкой. Но осталось неизвестным, был ли Бах знаком, например, в последнюю пору жизни с крепнувшей мангеймской школой. С 1745 года лучшую в Германии тех лет капеллу в Мангейме возглавлял чешский композитор, скрипач и капельмейстер Ян (Иоганн) Стамиц. Новая школа отличалась любовью к певучим мелодиям, окрашенным чувством, поощряла сопоставление ярких нарастаний, спадов, контрастов в звучаниях. Развивалась форма четырехчастной симфонии. Музыка чешской школы была сродни культуре грядущей эпохи, предвестия которой уже ощущались.

...Телесные недуги вершили свое дело. Дух же сосредоточился на последнем деле жизни. Выбор задачи вызывает удивление. Кому, как не композитору — эрудированному богослову, автору «Страстей», создателю едва ли не энциклопедии духовных кантат, отдать оставшиеся силы жанрам церковной музыки? Так подобало бы его должности, возрасту, правоверным воззрениям. Но он не усложнял уже в этих жанрах своих задач.

Великий упрямец снова обратился к своей ученой форме музыки — к фуге.

После сочинения «Музыкального приношения» Бах создает монументальный цикл «Искусство фуги». В форме фуги Бах, как никто другой из композиторов, совершенно мыслил. Так в форме симфонии мыслили величайшие творцы музыки позднейшей эпохи.

Да, и «Музыкальное приношение», и «Искусство фуги» лишены той доли «тепла и человечности, которые раньше до краев наполняли самые углубленные и философско-обобщенные музыкальные образы» — как справедливо заметила историк В. С. Галацкая.

В «Искусстве фуги» Бах разрабатывал формы красоты или красоту формы. Выступил художник-конструктор, выявляя закономерность, гармонию прекрасного, питаемую математическим расчетом голосоведения, полифонии.

Последнее произведение Баха, изданное уже после кончины композитора, разошлось лишь в количестве тридцати экземпляров. Медные доски с гравировкой нот вскоре были отданы на переплавку. Музыканты и музицирующие любители не нуждались в подобном величественном творении... Не по силам было оценить совершенство произведения и толкователям музыки следующих поколений. Только в XIX веке слава творчества Баха объяла и этот цикл фуг.

Теоретики и композиторы стали пытливо исследовать «ученые» жанры баховского творчества. Но высказывались и слова огорчения по поводу того, что Иоганн Себастьян Бах вынужден был обстоятельствами эпохи, «сухой, жесткой и педантичной» (оценка Рихарда Вагнера), обращаться к контрапункту. Характерна своим тоном защита Баха Н. А. Римским-Корсаковым в книге «Летопись моей музыкальной жизни»: «Контрапункт был поэтическим языком гениального композитора, укорять его за контрапункт было бы так же неосновательно, как укорять поэта за стих и рифму, которыми он якобы себя стесняет, вместо того чтобы употреблять свободную и непринужденную прозу».

Пройдет еще полвека, многие видные композиторы мира возвратятся к форме фуги; будут созданы циклы фуг, при этом старая форма интерпретируется в духе современного музыкального мышления.

Не подобное ли обновленное влечение к математической первооснове полифонии предвидел С. И. Танеев, крупнейший исследователь, знаток и ценитель контрапунктического письма? Своему классическому труду о «контрапункте старого письма» Танеев предпослал в качестве эпиграфа слова Леонардо да Винчи (из первого параграфа первой части «Книги о живописи»): «Никакое человеческое исследование не может почитаться истинной наукой, если оно не изложено математическими способами выражения».

Выверенные умом и фантазией Иоганна Себастьяна Баха конструкции, как духовные мосты, перебрасываемые через клубящиеся страстями два века истории европейской культуры, поразительно сблизили сознание немалого числа любителей музыки — наших современников с полифоническим музыкальным мышлением прошлого.

В цикле «Искусство фуги» (1080) четырнадцать фуг и четыре канона на одну тему.

Фуги этого вариационного цикла названы Бахом контрапунктами. Заключает произведение неоконченная тройная фуга на тему В — А — С — Н. Еще живя в Веймаре, Себастьян обратил внимание друзей на то, что слагаемое из тонов s-bemoll, la, do, si составляет начертание Ь — а — с — h. Некоторые композиторы последующих веков сочиняли контрапунктические произведения на эту тему, В — А — С — Н, в знак почитания великого имени.

Иоганн Себастьян записал свой цикл без указания инструмента, и ныне фуги исполняются на клавесине, рояле, на органе или ансамблем струнных инструментов. Исполнители пользуются некоторой свободой в выборе порядка следования контрапунктов, по-своему раскрывают логику произведения, как бы выделяя группы фуг по признакам — интонационным и ритмическим, при этом акцентируется внимание на наиболее значительных фугах этих групп.