И тем не менее тяга к вечно зеленому в обществе была неизбывная. «Они» покупали, «их» сажали, «они» выходили и снова покупали, и «их» снова сажали. Доллар шел по кругу.

Еще лейтенантом мой приятель принимал участие в задержании крупного валютчика-бестии, личности хитрой и опасной.

Работали за ним день и ночь, собирая и документируя доказательства. Все шло своим чередом. Объект даже не предполагал, что время для него стало замедлять свой ход и скоро он будет встречать рассвет часов на семь раньше, чем в Москве. И день будет сменяться ночью только два раза в год. То день, то ночь… полярная.

Выстроенная система его разработки дала однажды трещину, в которую тот и ушел, оставив с носом несколько бригад наружной разведки и поставив карьеру основного разработчика на край пропасти.

Не одна группа наружки моталась по адресам, пытаясь взять объекта. Но жребий судьбы пал на моего приятеля, который беглого преступника вычислил в толпе, догнал, скрутил. Наверное, при этом от собственного страха публично, походя набил ему табло.

Валютчик был действительно физически сильный, но внешне невзрачный и тщедушный: плюнь — и развалится. Этакий бальзаковский Гобсек. Однако заинструктированный амбал — красавец по жизни, но салага в чине младшего оперуполномоченного по службе — жестко взял его на улице Горького, скрутил и швырнул в машину.

Потея от азарта и чувства выполненного долга, а может, от предвкушения тяжести ордена на груди, он мчал по столице, сверкая синим фонарем, издавая неприличные звуки клаксоном, чем вызывал восторг детей и пугал законопослушных граждан.

И вот родное здание на Лубянке. Крутанул руль опер, зачем-то газанул, влетел во двор, да не рассчитал траекторию своего полета. Багажником своей машины он с диким скрежетом долбанул две стоявшие там конфискованные машины.

Опер, однако, и бровью не повел, лишь сделал зверское лицо и прошипел валютчику в лицо:

— Видал? А с тобой я сделаю еще хуже! Бледный от ужаса, фарцовщик на допросе немедленно сдал изумленному следователю всех подельщиков, даже тех, в сдаче которых КГБ по оперативным причинам был не заинтересован.

Фарцовщик признался: — Я видел, что вы делаете с собственным транспортом… Если вы со своими машинами так жестоко поступаете, то представляю, что вы творите с несчастными зэками. Легче сразу все выложить…

Валютчик получил бы на полную катушку, да учли помощь следствию. Хотя, по инициативе Никиты Хрущева, боролись с ними, как с самыми лютыми врагами народа, — вплоть до расстрела.

Жил-был начальник. Не хороший и не плохой, не умный, но и не дурак. Так себе, как большинство начальников.

Но был у этого начальника один недостаток — резолюции писать не любил. То ли лень, то ли ответственности боялся или с грамматикой не все ладно.

И царапал он своим подчиненным на документах краткое: «Прошу переговорить».

Этой манерой начальник подчиненных весьма за живое достал: не в бирюльки же на Лубянке играют, а без резолюции начальника документ — так, бумажка, не более.

Дошло до того, что один озверевший от бюрократизма опер перед сдачей документа в архив снизу, под «Прошу переговорить», начертал: «Да тебя, дурака, разве переговоришь!»

Так и остался в истории бессмертный образ человека, который ответственность на себя не брал. И каждый, кто видел эту подпись, про себя думал: «А что мои подчиненные про меня напишут?»

Будничная суета некоторых дежурству по Московскому управлению КГБ разбавлялась занятными эпизодами, которые в первом приближении носили драматический оттенок. Однако их развязка вызывала улыбку, иные случаи переходили в легенды.

Майская трагедия 1985 года — антиалкогольные драконовские постановления — породила множество ситуаций, которые в нормальном обществе воспринимались бы не просто как нелепость, а как клиническое состояние, требующее немедленной госпитализации их инициаторов.

Облавы на подвыпивших москвичей стражами правопорядка существенно поправили материальное положение самих стражей, а для отдельных малобдительных субъектов встречи с милиционером становились началом конца прекрасной карьеры.

Именно потому чекисты, как и прочие нормальные люди, изворачивались в поисках безопасных форм «встреч с портвейном».

Непоправимые последствия трезвая лигачевщина нанесла системе оперативной работы, которая строилась на нормальном человеческом общении, в том числе и за столом. При этом приходилось конспирацию удваивать, а деньги, отпущенные на такие контакты, списывать чуть ли не на катание на аттракционах.

Рейды по вызволению своих коллег из рук блюстителей трезвости стали если не регулярными, то вполне очевидными.

Об одной из драм той печальной эпохи я хочу рассказать. Впрочем, история эта больше похожа на плод разыгравшейся фантазии, хотя все описанное мною — истинная быль, свидетелями которой были мои сослуживцы.

Однажды в приемную УКГБ по Москве и Московской области сознательные граждане принесли кожаное пальто, в кармане которого лежало удостоверение сотрудника нашей «управы».

Самого сотрудника в этом пальто, как вы догадываетесь, к сожалению, не было. Граждане объяснили:

— Висело на фонарном столбе, за болт обруча было зацеплено. Зато в кармане письмо, которое пришло по вашему адресу. Вот и пришли сюда…

Не прошло и часа, как в приемную принесли пиджак с удостоверением и портфель того же сотрудника. Портфель, замечу, был набит секретными документами.

Столь удивительная дематериализация духа нас не просто встревожила (честность москвичей мы даже не успели в суматохе поисков оценить: пальто и остальные вещи были из разряда дефицитных), а вызвала переполох, поставила на уши. Поисками тела занялись наши подразделения и в Москве, и в области.

Тело вскоре обнаружилось в его собственной кровати.

С помощью остатков сознания и опроса свидетелей удалось установить картину не просто высочайшей бдительности, но и чрезвычайной интеллигентности нашего коллеги в пограничном состоянии между трезвым умом, здравыми инстинктами и полной невменяемостью.

В тот вечер у сотрудника была встреча с источником, который вернулся из-за кордона. Источник привез замечательные по значению оперативные материалы. Не отметить такое значило нарушить вековую традицию.

Отметили. Опер на общественном транспорте отправился с документами на Лубянку.

Помня о свирепствующем на улицах столице антиалкогольном мракобесии, опер стал дышать реже и преимущественно в себя. Сторонясь контролируемых улиц, он огородами добрался до троллейбуса.

И тут началось такое!..

Думаю, свидетели этого спектакля с восторгом вспоминают о нем по сей день.

Необходимо сказать, что оперативный сотрудник был из семьи потомственного дипломата, играл на фортепьяно и обладал изящными манерами.

Итак, когда подошел троллейбус, наш интеллигент тщательно вытер ноги об асфальт. Затем снял и повесил на столб свое кожаное пальто, вошел в салон и поздоровался с пассажирами, сначала по-английски, затем по-русски. Спросив разрешение дам, снял пиджак и повесил его на спинку сиденья. Пройдя в начало салона, он расположился на переднем сиденье, где стал изучать полученные секретные материалы. Скромно, интеллигентно.

На следующей остановке через переднюю дверь вошла девушка, при виде которой, как галантный кавалер, наш коллега поднялся:

— В присутствии дамы не могу сидеть!

Спрятав на теле полученные от источника материалы, он через две остановки вышел.

Когда все обстоятельства были сведены в единую цепь, мы поняли, что губит людей не пиво, а природная интеллигентность, не позволяющая входить в пальто в городской транспорт.