– Женщина всегда имеет право передумать.

– А ты – женщина? – спросил я.

Нуала мрачно на меня покосилась:

– Задавать такие вопросы неприлично.

– Ой, а я и не подумал… Ну так что, мы знакомы?

Она махнула на меня рукой:

– Помолчи, а? Я слушаю музыку.

Нуала до упора отодвинула сиденье, уставилась в потолок и закрыла глаза. Мне в голову пришла ужасная мысль, что она слушает музыку не по радио, а какую-то другую, далекую, слышную только ей. Лучи послеполуденного солнца лились в машину сквозь боковое окно, подсвечивая целую галактику веснушек на ее щеках. Веснушки почему-то выглядели неправильно: слишком невинно. Слишком по-человечески.

Она открыла глаза и сказала:

– Значит, ты – волынщик.

Чтобы сделать такой вывод, сверхъестественные способности не требовались. Пока я играл для Билла, меня мог услышать любой прохожий; и все равно я искал второй смысл в ее словах.

– Да. Причем отличный.

Ехидно улыбаясь, она пожала плечами:

– Ничего такой.

– Пытаешься меня разозлить?

– Просто слыхала и получше. – Нуала повернулась ко мне, и улыбка исчезла. – Я слышала ваш разговор, волынщик. Здесь тебе делать нечего. Хочешь преуспеть в том, чем занимаешься?

Предупреждающие покалывания превратились в острую боль.

– Глупый вопрос. Ты уже знаешь на него ответ, иначе не спрашивала бы.

– Я в состоянии тебе помочь.

Я прищурился, подбирая слова.

– Каким образом?

Краем глаза я наблюдал, как она вытянулась на сиденье и вдруг резко подалась ко мне:

– Могу нашептать тебе тайны, которые перевернут твою жизнь.

Я отодвинулся, чтобы не поддаться аромату ее дыхания. У меня уже даже мурашки были в мурашках.

– И, я уверен, совершенно бескорыстно?

– Ты этого даже не заметишь. Но я очень постараюсь. Зато ты станешь лучшим волынщиком всех времен.

Мне вспомнилось множество историй, предостерегающих от сделок с дьяволом и ему подобными; ехать с ней в машине, пожалуй, и в самом деле небезопасно.

– Я конечно польщен, но все же откажусь. – Мы приближались к школе. Интересно, что она сделает, когда мы подъедем. – Мой текущий уровень крутости меня устраивает. Да и заниматься без преподавателя – одно удовольствие. Разве что ты предложишь пробную подписку без обязательств, которую через тридцать дней можно отменить, не оставаясь тебе должным и не сообщая номер своей кредитной карты.

Нуала оскалилась:

– Отказываться, когда кто-то вроде меня предлагает помощь, очень невежливо. Таким самовлюбленным придуркам, как ты, ее вообще редко предлагают.

– Я очень вежливо отказался!

– Ты даже не обдумал мое предложение.

– Обдумал. Вот, слышала паузу? Секунду назад? Это я опять обдумал. Но все равно говорю «нет».

– Останови машину. Я выйду здесь.

– А как же школа?

Нуала как когтями вцепилась пальцами в дверную ручку:

– Не беси меня, Джеймс Морган. Останавливайся, не то я тебе голову оторву.

В ее голосе звучала такая ярость, что трудно было не поверить. Я съехал на обочину и остановился среди деревьев. Нуала дернула ручку:

– Открой замок, идиот!

Я нажал на кнопку, и она распахнула дверь. Обернувшись, Нуала снова впилась в меня взглядом голубых глаз:

– Ты все равно не способен учиться. Самодовольный кретин.

Она хлопнула дверью, и я рванул с места. В зеркале заднего вида отразился лишь вихрь сухих листьев над дорогой.

Почему-то этот день – день, когда мне впервые сказали «нет», – запечатлелся в памяти в мельчайших мучительных подробностях. Духота в машине Джеймса, мягкая потертая обивка сиденья под моей ладонью, кричащее великолепие разноцветных листьев за окном, багряные дубы, в точности повторяющие цвет его волос. Ком в горле – моя ярость. Настоящая ярость. Я не злилась целую вечность.

Целую вечность я получала все, что хотела.

Ярко-красное солнце коснулось верхушек деревьев, а я по-прежнему была не в настроении. Студенты группками по двое-трое начали возвращаться в общежития. Некоторые шли поодиночке, опустив глаза, засунув руки в карманы или придерживая лямки рюкзаков. Легкая добыча – таким юным одиноким душам трудно вдали от семьи и друзей, и музыка заполняет всю их жизнь. Они светились разными оттенками синего, светло-зеленого, цвета морской волны – цвета моих глаз. Если бы после моего предыдущего ученика прошло больше времени, я, быть может, и соблазнилась бы, но я все еще чувствовала себя сильной, непобедимой.

А вот и Джеймс с тремя приятелями. Неправильно. У моей добычи нет друзей, музыка – главное в их жизни. Такие, как он, не должны ладить с людьми. Даже пытаться не должны. Я бы усомнилась, он ли это, несмотря на уже знакомую короткую рыже-каштановую стрижку и уверенную до развязности походку, но яростное желтое пламя внутри него кричало: «Музыка-музыка-музыка». Желтый – мой любимый цвет.

Я чуть не бросилась к нему, чтобы заставить принять сделку. Или покалечить его. Посильнее. Была у меня парочка исключительно интересных мыслей на эту тему…

Спокойно. Возьми себя в руки.

Вместо этого я, невидимая, пристроилась за Джеймсом с приятелями. Думаю, если бы кому-то пришло в голову внимательно посмотреть в правильном направлении, меня можно было бы заметить, но никто не сообразил. Сейчас вообще мало кто о нас думает, хотя другие феи рассказывали мне, что раньше все было иначе. Те немногие, кто оглядывался, ощущая мое присутствие, видели только вихрь осенних листьев, летящих вдоль тротуара. Это я – невидимый холодок в сумерках, неощутимый комок в горле, непрошеная слеза, вызванная давно забытыми воспоминаниями.

По дороге девочки отделились и свернули к своему общежитию, парни остались вдвоем. Я смогла подобраться ближе, настолько близко, что сияние Джеймса отражалось от моей кожи; хотелось прикоснуться к нему и вытащить из его головы яркие нити музыки. Ну почему он отказался?

Джеймс и оставшийся паренек, главной отличительной чертой которого была невинная улыбающаяся физиономия, разговаривали о бытовом травматизме. Круглолицый приводил статистику смертей, вызванных опрокидыванием торговых автоматов.

– Неужели люди тянут автоматы на себя? Не верю, – сказал Джеймс.

– Я смотрел видео, – ответил круглолицый.

– Полагаю, все это – дело рук ангела-мстителя, который толкает автоматы на жлобов, не способных примириться с потерей денег. – Джеймс быстро изобразил толчок, паническое выражение лица и звук, как будто что-то раздавили. – Сечешь? Когда автомат в следующий раз съест твои пятьдесят центов, просто смирись.

– Вот только следующего раза не будет.

– Ты прав. Смерть помешает людям воспользоваться полученным уроком. Прошу вычеркнуть последнюю реплику из протокола. Пусть люди знают: трагедии, происходящие из-за торговых автоматов, суть не поучительные примеры, но естественный отбор в действии.

Круглолицый рассмеялся, потом взглянул куда-то мимо Джеймса:

– Слушай, там какая-то девчонка на тебя смотрит.

– Они всегда на меня смотрят, – ответил он, однако все равно развернулся и взглянул мимо меня на кого-то другого. Желтое сияние вспыхнуло ярче, сжалось, а потом выплеснулось в мою сторону. Но его глаза нашли не меня, а бледную черноволосую девицу, которая как привидение стояла под фонарем, нервно дергая лямку рюкзака.

Джеймс изменившимся голосом обратился к круглолицему: