Всякий разумный человек тотчас же прекратил бы небезопасную комедию с переодеванием или, как и положено тайным возлюбленным, снял бы номер в какой-нибудь окраинной гостинице, чтобы не привлекать к себе внимания. Но Бальзак любит доводить все до крайности. Ничуть не стесняясь, велит он ехать в лучший отель города, «Отель дель Эроп», который расположен как раз против окон королевского дворца, и снимает для себя и своего спутника расположенные рядом лучшие номера.

Само собой разумеется, на следующий день «Гадзетта Пьемонтезе» сообщает о прибытии знаменитого писателя. Тотчас же все аристократическое общество любопытствует увидеть Бальзака и его прославленную трость, успех которой, по его же словам, не менее велик, чем успех его творений, и «грозит принять уже всеевропейские масштабы». Лакеи из знатных домов приносят ему приглашения, все взапуски стремятся познакомиться с Бальзаком. Благодаря посредничеству дружественных аристократов Бальзаку для прогулки предоставляют даже лошадей из королевских конюшен. Бальзак, который никогда не мог устоять перед восторгами княгинь, графинь и маркиз, благосклонно принимает приглашения пьемонтской аристократии. После того как ему месяцы и годы наносили визиты только засаленные и злобные кредиторы да судебные исполнители, тщеславие его приятно щекочет то обстоятельство, что его принимают во дворцах, обычно недоступных для буржуа, да еще со всеми почестями, словно заморского принца. Черт, его дернул ввести в эти чванливые палаццо свою переряженную провинциалочку!

И тут происходит такой неожиданный поворот сюжета, какого не придумал бы и сам Бальзак. В аристократических салонах немедленно узнают, что этот юный Марсель, подобно своему тезке из мейерберовских «Гугенотов», не что иное, как переодетая дама, и так как никто не считает возможным, что Бальзак совершил невероятную дерзость, ввел какое-то никому не ведомое легкомысленное создание во дворцы пьемонтской знати, то возникает удивительный слух. Известно, что коллега Бальзака знаменитая Жорж Санд коротко стрижется, курит сигары и трубку, носит штаны и меняет своих возлюбленных, как перчатки. Недавно она побывала с Альфредом де Мюссе в Италии. Почему бы на этот раз ей не прибыть с Оноре де Бальзаком? И вот бедная госпожа Марбути внезапно оказывается центром всеобщего внимания. Господа и дамы окружают ее, болтают с ней об изящной словесности, заранее готовы восторгаться ее остроумием и всячески пытаются выклянчить у нее жоржсандовский автограф. Шутка становится весьма неприятной даже для человека бальзаковского калибра, и писатель употребляет все свое присутствие духа и изворотливость, чтобы распутать эту запутанную шараду. Он по секрету признается маркизу Феликсу де Сен-Тома в этом переодевании, конечно тотчас же старательнейшим образом окутывая его высоконравственным плащом. «Она доверилась мне потому, что знает, сколь всецело я поглощен иной страстью...»

Однако Бальзак чувствует, что пора кончать, прежде чем шутка приобретет скандальный характер. Он довольно удачно улаживает дела своих друзей – супругов Висконти и поспешно покидает город, где впервые в жизни был совершенно счастлив. Три недели без трудов, без пререканий с издателями, без корректур, без кредиторов и завистливых коллег. Впервые в жизни сияющими глазами смотрит он на реальный мир, а не на призрак, выдуманный им самим. Одна из последних станций – Женева, город его судьбы. Здесь пренебрегла им герцогиня де Кастри. Здесь он покорил г-жу Ганскую. Здесь, беззаботный и беспечальный, проводит он теперь время с маленькой г-жой Марбути. Если хоть на миг поверить его письмам к Ганской, то в Женеве он предавался только сладчайшим воспоминаниям да меланхолически оплакивал Исчезнувшую. Действительность куда менее романтична, но зато гораздо более приятна. Обычно Бальзак, в нетерпении снова приняться за работу, заставлял почтальонов до смерти загонять лошадей и проделывал путь от Женевы до Парижа за пять суток. Теперь, когда его сопровождает юная и не склонная к патетическим сценам брюнетка, он едет домой целых десять суток, останавливаясь на ночлег во всех городах на пути. И едва ли можно предположить, что эти ночи были посвящены исключительно сентиментальным и меланхолическим раздумьям о далекой Полярной звезде.

21 августа Бальзак возвращается в Париж, и волшебной поре сразу приходит конец. На дверях налеплены ярлыки судебных исполнителей, на столе стопами лежат неоплаченные счета. Едва переступив порог, он узнает, что Верде, его издатель, обанкротился. Все это не повергает Бальзака в особое изумление. Он знает, и ему еще не раз придется узнать, что за каждый глоток свободы, который он позволяет себе, его еще безжалостней будет душить рука судьбы. Но тут под стопой безразличных или докучливых писем обнаруживается конверт с траурной каймой. Александр де Берни извещает, что его мать, г-жа Лаура де Берни, скончалась 27 июля. И, читая письма Бальзака, нельзя не почувствовать, как глубоко, как искренне потрясла его эта весть.

Он много месяцев был готов к этой утрате. Еще перед отъездом из Парижа он посетил Дилекту. Она была уже так слаба, что даже не могла радоваться тому, что в образе мадам де Морсоф из «Лилии в долине» он перед всем миром засвидетельствовал свою благодарность к ней. Но все-таки он испытывает ужасный стыд, боль. Он так беззаботно и так весело разъезжал по Италии с этой никчемной Каролиной Марбути в то самое время, когда г-жа де Берни была на смертном одре! А его не было у ее постели, и он не слышал ее последних слов. Быть может, он, ничего не подозревая, шутил и смеялся в каком-нибудь туринском салоне в тот самый час, когда тело женщины, любившей его прежде и больше, чем все другие, предавали земле.

Уже через несколько дней Бальзак покидает Париж и уезжает, чтобы посетить ее могилу. Некое предчувствие говорит ему, что закончилась целая эпоха его жизни и что вместе с этой женщиной он похоронил и собственную свою молодость.

Кончина госпожи де Берни – одна из величайших утрат в жизни Бальзака. Его Избранница, его истинная мать! Она воспитывала его, опекала, она научила его любить и верить в свое призвание, и вот ее нет в живых, она не может уже уберечь его от бед, защитить, ободрить. И пусть у него теперь две возлюбленные – далекая на Украине и близкая на Елисейских полях, он одинок. Никогда в жизни он не был еще так одинок. Нечто новое пробуждается в нем после этой кончины, некое чувство, которого этот самоуверенный, жизнерадостный человек никогда прежде не ведал: страх – таинственный, непостижимый, многоликий страх. Боязнь, что у него не станет сил завершить задуманный им чудовищный труд, боязнь умереть слишком рано, упустить за бесконечной работой настоящую жизнь. «Что сделал я с собой, как и для чего живу я?» – спрашивает себя Бальзак. Он стоит перед зеркалом: седые волосы, целая прядь в уже сильно поредевшей гриве – вот они, следы забот и каждодневной борьбы, злосчастной гонки от книги к книге. Желтые, болезненно-дряблые щеки, двойной подбородок, обрюзгшее тело – вот он, итог бесконечных ночей за плотно сдвинутыми шторами, долгих бдений за рабочим столом, недель, проведенных в им же созданной тюрьме – без воздуха, без движения, без свободы. Семнадцать лет длится эта жизнь, день за днем, месяц за месяцем, – десять тысяч, сто тысяч исписанных страниц, пятьсот тысяч гранок, книги и снова книги, а что достигнуто? Почти ничего, во всяком случае, недостаточно для него, для Бальзака! «Человеческая комедия» – творение, которое должно стать таким же всеобъемлющим и великим, как соборы Франции, – еще только начата. Возведено лишь несколько контрфорсов, еще не выведена сводчатая кровля, еще не поднялась ни одна из стрельчатых башен, которые должны устремиться в небо! Сможет ли он когда-нибудь завершить свой труд? Не отмстится ли ему хищническая разработка собственных богатств, которую он ведет вот уже долгие годы? Уже не раз слышалось ему тихое зловещее потрескивание в раскаленной машине, уже не раз терзали его нежданные приступы головокружения, внезапная усталость, после которой он впадал в мертвый сон. А тут еще появились желудочные спазмы, вызванные злоупотреблением черным будоражущим кофе. Разве не самое время остановиться и жить, как живут все люди? Отдыхать, наслаждаться, позабыть о своем неумолимом творчестве, об этом вечном творчестве, об этом непрестанном созидании – не из кирпичей, а из себя, из собственной плоти и духа, покуда другие, счастливые, беззаботные, впивают жизнь и наслаждаются ею? Кто отблагодарил его за все: за безграничное самопожертвование, за яростное самоотречение, кроме той, умершей? Да и что принесла ему его работа? Немного славы, о нет, пожалуй, много славы. Но зато сколько вокруг ненавистников, сколько злобствующих, сколько ненужных тягот! А кроме того, работа не принесла ему самого важного, существенного, вожделенного – она не принесла свободы и независимости. Семь лет назад он начал все сначала. У него было тогда сто тысяч франков долгу, и он работал за десятерых, за двадцатерых, лишая себя сна, не щадя своих сил. Он написал тридцать романов. Но разве бремя сброшено? Нет, оно стало только в два раза тяжелее. Что ни день, он должен вновь и вновь продавать себя издателям и газетам, карабкаться по винтовой лестнице на пятый этаж к замызганным ростовщикам – должен, дрожа, как вор, убегать от судебных исполнителей. Стоит ли трудиться, если титанический труд не приносит свободы? На тридцать седьмом году жизни, в этот год перелома, Бальзак постигает, что все идет не так, как надо, что он слишком мало наслаждался и всю жизнь отдал работе – тщетной работе, ибо все его пылкие желания так и не исполнились.