«– Так, значит, ты хочешь выслушать наше профессиональное мнение? – ответили мы и удобно расселись, как люди, которые собираются внимать длительному чтению. Бальзак угадал наши мысли. „Драма еще вовсе не написана“, – сказал он с невиннейшим выражением лица. „Проклятье! – ответил я. – Ну тогда придется отложить чтение месяца на полтора“. – „Нет, – возразил Бальзак, – мы сейчас быстренько накропаем драму, чтобы заприходовать гонорар. Мне необходимо выполнить неотложное обязательство“. – „Но до завтра это никакими силами не удастся сделать; не хватит времени даже на то, чтобы просто переписать рукопись“. – „Я все это уже обмозговал: ты напишешь первый акт, Урлиак – второй, Лорен-Жан – третий, дю Беллуа – четвертый, я возьму на себя пятый и завтра в полдень, как было договорено, прочту Арелю пьесу. В каждом акте не больше четырехсот-пятисот строк, их можно без труда набросать за сутки“.

«Ну, так расскажи нам вкратце сюжет, дай нам план, опиши главные черты персонажей, и тогда я возьмусь за дело», – ответил я в некотором смятении.

«Бога ради, – воскликнул Бальзак с покоряющим великолепием и очаровательным пренебрежением к подобным пустякам. – Да ежели я начну рассказывать сюжет, мы никогда не кончим!»

Допытываясь о сюжете, мы не собирались ничего разболтать. Но Бальзаку это было явно неприятно. Наконец с превеликим трудом мы выудили из него несколько намеков на сюжет.

Засим был наспех сочинен сценарий, от которого в окончательной версии осталось лишь несколько слов. Как каждый может себе представить, пьеса не была прочитана на следующий день. Ни один из соавторов не знал, что делают другие, единственный, кто действительно всерьез приложил руку к пьесе, был Лорен-Жан. Ему и посвятил ее впоследствии Бальзак».

Можно представить себе, что получилось из этой пьесы. За много столетий существования французского театра, вряд ли появлялась халтура более ничтожная, чем этот «Вотрен», о котором Арель, желая избежать банкротства, заранее раструбил, как о великом шедевре. Напрасно скупает Бальзак половину мест. В течение первых трех актов публика настроена холодно и даже несколько смущена. Друзья писателя испытывают чувство неловкости при мысли, что эта наспех сколоченная сенсационная комедия носит имя Бальзака. Да нам и ныне неприятно видеть ничтожный шарж в полном собрании его сочинений. Во время четвертого акта разразилась буря негодования. Появляется Вотрен в мундире мексиканского генерала. Однако исполнитель этой роли, Фредерик Леметр, выбрал парик, подозрительно напоминающий прическу Луи Филиппа. Кое-кто из роялистов поднимает свист, принц Орлеанский демонстративно покидает ложу, и представление заканчивается под оглушительный шум.

На следующий день король запрещает пьесу, постановку которой автор и сам не должен был разрешать. Чтобы утихомирить Бальзака, управляющий министерством изящных искусств предлагает ему компенсацию в размере пяти тысяч франков. Но Бальзак, хотя и обремененный долгами, гордо отказывается принять эту подачку. Он желает спасти хоть моральный престиж при столь жалком провале. Впрочем, и эта катастрофа ничему не научила неисправимого. Он еще трижды пытает счастье на подмостках.

«Изворотливый Кинола» и «Памела Жиро» – пьесы гораздо более удачные, чем «Вотрен». Но и им суждено провалиться. Только одна-единственная пьеса – «Делец» («Меркаде») оказалась не вовсе недостойной его гения. Но она была поставлена уже после смерти Бальзака. Ему всегда отмщается, когда он берется за дело, лежащее вне сферы его естественного призвания. И с грустью думает Бальзак, как мудры были шутливые слова Гейне, который, повстречав его на бульваре перед премьерой «Вотрена», дружески посоветовал ему отдохнуть от театра, принявшись за новый роман. «Берегитесь! Человек, привыкший к брестской каторге, чувствует себя неуютно на тулонской. Оставайтесь на вашей прежней каторге!»

Строительство Жарди, серебряные копи Нурры. фабрикация пьес – вот три великие глупости, которые свидетельствуют о том, что сорокалетний Бальзак во всех земных делах столь же наивен, доверчив и неисправим, как и Бальзак в двадцать и тридцать лет.

Сумасбродства Бальзака, как и его творчество, только возросли в масштабах, сделались фантастичнее, порывистее, причудливее и демоничнее.

Но нам, отдаленным во времени и поэтому более зорким, уже не приходится подобно непочтительным его современникам забывать при виде его ослепления о его проницательности, при виде его разорительных глупостей о творческих его свершениях.

В те самые годы, когда газеты полны пикантных анекдотов об ананасных плантациях Жарди, когда критики, журналисты и публика злорадно ликуют, радуясь театральным провалам Бальзака, Бальзак творит. Бальзак неутомимо занят своим главным трудом – «Человеческой комедией».

Спекулируя земельными участками, основывая новую газету, ведя процессы и тяжбы, он все с прежней настойчивостью и упорством продолжает возводить свой собственный мир. Покуда плотники стучат топорами, покуда рушатся стены Жарди, он завершает грандиозную вторую часть «Утраченных иллюзий», одновременно работая над продолжением «Блеска и нищеты куртизанок», над «Музеем древностей», над великолепно задуманным, хотя и не вполне удавшимся романом «Беатриса». Он пишет замечательные вещи: политический роман «Темное дело», глубокие реалистические произведения «Баламутка»50 и «Воспоминания новобрачных».

Вслед за удивительной музыкальной новеллой «Массимилла Дони» появляются «Мнимая любовница», «Урсула Мируэ», «З. Маркас», «Пьеретта», «Дочь Евы», «Тайны княгини де Кадиньян», «Провинциальная муза», «Кальвинист-мученик», «Пьер Грассу», множество статей да к тому же наброски «Сельского священника» и фрагменты «Мелких невзгод супружеской жизни».

Снова за четыре бурных года он создал произведения, которые по объему и художественной значимости для любого другого писателя были бы славным итогом всей прожитой жизни. Ни малейшего отзвука житейских передряг не слышится в этих творческих грезах; ни одна из многократно осмеянных эксцентрических черт характера Бальзака не проявляется в абсолютной законченности его творений. А многие из этих творений – «Массимилла Дони», «Пьер Грассу», «Темное дело», «Баламутка», «Мнимая любовница» – по завершенности композиции, по сдержанности стиля, прежде столь часто небрежного и многословного, превосходят все, ранее созданное им. Словно тайная горечь разочарований и неудач, подобно благодетельной кислоте, медленно разъела все слащавое и сентиментальное, что в ранних вещах Бальзака еще оставалось данью романтическому вкусу эпохи, тяготевшей к неправдоподобному.

Чем старше становится Бальзак, чем трудней приходится ему в тисках бытия, тем больше становится он реалистом. Все более острым, все более недоверчивым взором проникает он во взаимоотношения и взаимосвязи, со все более пророческим знанием обозревает он хитро сплетенные нити. Сорокалетний Бальзак нам ближе сегодня, чем тридцатилетний. Прошедшие десять лет приблизили его к нам на столетие. Но даже в этих вещах, в этих созданиях, порожденных титанической работоспособностью, бальзаковская творческая сила еще отнюдь не исчерпала себя. Замурованный в работу, он глядит из-за опущенных штор и видит мир яснее, чем другие. Уже не раз у него возникало искушение испытать свою активность и на этой живой жизни.

Он знает, что несколько парижских писателей попытались, наконец, объединиться для защиты своих прав. Они основали «Общество литераторов», хилое, немощное объединеньице. Собираясь иногда за столом, они выносят разные резолюции. Впрочем, участники этих совещаний вялы, резолюции их остаются только на бумаге, а бумага покрывается пылью в министерских архивах.

Бальзак – первый литератор, который понял, что если бы писатели действительно объединились и осознали свою миссию, они могли бы сделаться немалой силой. И вот со всей своей бурной энергией он пытается выковать из этой вялой, аморфной массы серьезное оружие для защиты писательских прав. Здесь, как и во всех его концепциях, проницательный взор Бальзака опередил свою эпоху на много десятилетий. Бальзак всегда энергичен и целеустремлен, когда он ожесточается. А у него есть основания ожесточиться. Каждую его книгу, еще влажную от типографской краски, захватывают литературные «пираты». Они перепечатывают ее в Бельгии, не платят ему ни одного су и наводняют все зарубежные страны изданиями куда более дешевыми, чем французские. Эти издатели не обременены необходимостью платить гонорар и набирают книги самым небрежным образом. Но Бальзак относится к этому литературному разбою не как частное лицо. Он считает, что дело идет о чести всего писательского сословия, о его положении в глазах мирового общественного мнения. Бальзак набрасывает проект «Литературного кодекса», который для литературной республики явился документом такого же исторического значения, как «Декларация прав человека» для Французской республики и «Декларация независимости» – для американской. Он читает доклады на эту тему – он вновь и вновь пытается заставить писателей действовать сообща. Но начинается сопротивление, возникают мелкие дрязги, и Бальзак выходит из «Общества», которое недостаточно велико для его идей и недостаточно действенно для его великого темперамента.