Обучение домашнему хозяйству пошло на пользу одному только Лео. Джо стал упрямым, вялым, не способным к учению лентяем.

«Гадкий утенок оперяется», — думал Джейкоб, глядя на Лео. Старший сын ставил его в тупик. Младший тревожил.

В том, что братья неожиданно поменялись ролями, не было ничего загадочного, — разве только для близких им людей. Теперь Лео был счастлив. Он стал хозяином в доме; он видел, что его служба в экспедиции шерстяной фирмы поддерживает семью. У отца уже не было к нему прежнего равнодушия. В нем самом не было угнетавшей его всегда благодарности к Джо и, следовательно, не было и ощущения униженности от бессилия его отблагодарить. Теперь уже он помогал Джо. Он прочно обосновался в своей квартирке и хорошо справлялся с хозяйством, прочно обосновался на работе и с ней справлялся тоже хорошо.

Между тем Джо приобретал жизненный опыт совсем иного свойства. Кончина матери и меры, которые принял отец, готовясь к смерти, выдвинули на первый план Лео и отняли у Джо весь источник его энергии. И прежде чем Джо успел найти другой источник, он оказался в зависимости от старшего брата, которого до сих пор только жалел и перед которым всегда должен будет стыдиться этой своей жалости. Лео хотел, чтобы Джо продолжал ученье до тех пор, пока не приобретет какой-нибудь специальности или не станет, по крайней мере, «человеком с дипломом средней школы». Им руководило естественное чувство, в основе которого лежала любовь. Раньше, пока еще братья не поменялись ролями, Джо хорошо учился. Сам Лео всегда терзался мыслью, что он недостаточно образован. Считая самого себя хуже других и не понимая, что причиной этому была неуверенность, которой его наградили родители, он был убежден в своей неполноценности и объяснял ее недостатком образования. Джо, решил он, должен стать образованным человеком.

Но Джо не шел ему навстречу. Отец и брат думали, что у него просто такая «полоса», что это пройдет, но «это» не проходило. Напротив, дело все ухудшалось. Джейкоб и Лео только руками разводили. Никто не знал, что Джо привык жалеть Лео. Джо и сам уже не отдавал себе в этом отчета. Никто не мог понять, даже сам Джо только смутно чувствовал, как гибельно для человеческого существа, лишенного уверенности, оказаться во власти того, к кому он привык испытывать только жалость и кто теперь не нуждался в жалости и не мог стать предметом ее.

Джо понимал только, что каждый успех Лео, каждая даже попытка его добиться успеха будила в нем что-то похожее на ненависть. Не к Лео. Нет, чувство его было не столь прямолинейно. Этому мешала любовь. Это не была даже ненависть к тому, что делал Лео. Просто бессильная, разъедающая душу ненависть ко всему, что было вокруг. Джо казалось, что он хуже Лео. Вскоре он и стал хуже Лео.

Но любовь между братьями продолжала жить — все такая же больная, исковерканная и коверкающая.

Жизнь, которую Джо вел после смерти отца, рано или поздно должна была кончиться для него бедой. И вот однажды беда стряслась. Джо было пятнадцать лет. До сих пор ему всегда везло. На этот раз счастье от него отвернулось.

Первое время Джо просто жил в доме Лео. Он старался быть таким, каким был в детстве, и оправдать надежды окружающих, но у него не хватало выдержки. Он хотел иметь свои деньги, чтобы не зависеть больше от брата. Это было его заветным желанием. Оно заполняло его всего. Ему казалось даже, что если он стиснет зубы, то вопьется в это желание.

Но за что бы он ни брался, чтобы заработать деньги, все как-то было не по нем. Стоило ему устроиться на работу, как его увольняли или он сам бросал место и снова начинал слоняться без дела и в конце концов не выдерживал и срывался, — либо потому, что нужно было добыть денег, либо просто потому, что надо же было чем-то заняться. А потом пугался того, что натворил, и решал взяться за ум. Со страхом вспоминая, какому он подвергался риску, Джо стыдился признаться самому себе, кем он стал. Тогда он опять устраивался на место и держался дней пять, а то и неделю.

Однажды он проработал целых четыре месяца, и все уже думали, что на этот раз он остепенился, но он снова потерял работу и снова началось беспокойное шатание.

Джо чистил сапоги и продавал газеты, был мальчиком на побегушках и курьером в телеграфной компании, помогал шоферам на погрузке, был учеником на шляпной фабрике, и подмастерьем у скорняка, и рассыльным на фруктовом рынке, и подручным в велосипедной мастерской, — в общей сложности за три года он переменил тридцать четыре места. Чаще всего его выгоняли, иногда он бросал работу сам. Обыкновенно его выгоняли за то, что он вступал в пререкания, когда ему что-нибудь приказывали, и за то, что на работе он всегда был угрюм и неуживчив.

— Слабак ты этакий! — возмущался Лео. — Распустился! Пороть тебя некому.

Обычно, когда период безделья кончался бедой, Джо как-то всегда удавалось из нее выпутаться, прежде чем об этом узнавал Лео. Но на этот раз Джо чувствовал, что не может ничего придумать. Уже второй месяц он был должен одному мальчишке, по имени Шорти, 5 долларов, которые проиграл в пари, и, так как Шорти был парень покладистый, Джо все время водил его за нос, обещая отдать долг, как только доберется до его фамилии по списку своих кредиторов. Но сегодня в кондитерской, где мальчишки любили околачиваться, когда им надоедало торчать в бильярдной, Шорти сказал: пусть Джо выкладывает деньги, он будет ждать до восьми часов, а Джо слушал его с таким чувством, точно давно знал, что это должно случиться. Денег у него не было, и он не знал, где их взять.

«Прикидывается зайцем, а кусает, как собака», — подумал Джо.

Шорти знал, что Джо на днях пробрался в бар на Лексингтон-авеню и вертелся там возле стойки, пока кто-то из посетителей не выложил на стойку доллар. Джо схватил этот доллар и удрал. И теперь Шорти заявил, что либо он получит свои 5 долларов, либо в восемь часов, когда бармен выйдет на работу, он скажет ему, где живет Джо.

Шорти был маленький и костлявый. Ему шел уже семнадцатый год, но он выглядел двенадцатилетним. Ему всегда казалось, что все над ним измываются, и над ним действительно измывались. Видит бог, он получит свои 5 долларов, заявил он, а нет — так хоть поглядит, что сделают с Джо. Джо может его избить, уложить в больницу, а только все равно он ничего этим не добьется. Шорти ему не спустит — хоть год пролежит в больнице, а как только выйдет оттуда, все равно пойдет к бармену и расскажет, где найти Джо.

— Ладно, Шорти. — Джо поднял кулак и, указывая на него пальцем, сказал: — Ты получишь свои пять долларов, а как насчет этих пяти?

— А мне наплевать, — сказал Шорти. — Я прав. Вы все придираетесь ко мне и вытворяете надо мной всякие штуки, и всю жизнь я был у вас на побегушках, а теперь хватит с меня — вот что. Даю тебе сроку до восьми часов и больше ни минуты — вот что.

Шорти стоял вытянувшись, весь дрожа от волнения. Джо видел по его лицу, что с ним творится, и внезапно подумал, что и он бывает такой же, когда ссорится с Лео. Все же он двинулся на Шорти — медленно, подняв кулак и постукивая по нему пальцем. Он надвигался на Шорти, грозно хмурясь, но ему казалось, что он движется, словно во сне, и, как призрак, проходит сквозь свои собственные мысли, притягиваемый бледным, застывшим лицом Шорти.

Потом он остановился. Он понял, что с Шорти ничего нельзя сделать. От этого будет только хуже. Он сам не раз бывал в таком состоянии и знал, что Шорти уперся и его уже не сдвинешь с места. Пусть это глупо, пусть он сам понимает, как это глупо, — все равно, он сделает то, что надумал, и ничем — ни угрозами, ни побоями — его уже не запугать.

На секунду Джо даже почувствовал жалость к Шорти, и эта жалость почему-то пробудила в нем желание рассказать Лео, что он украл деньги в баре. Это желание было почти непреодолимым. Мысль об этом доставляла ему странное удовольствие, но он понимал, что это безумие, и отказался от нее.