Так что в доме, пожалуй, можно не бояться.

А вот по пути в аэропорт… Очень заманчиво. Авария. И взятки гладки. Познакомились в Женеве, пригласили в гости, почему-то согласилась (а мы откуда знаем?), приехала, погостила, собралась домой и уехала. Все. Жуть как заманчиво. А была ли девочка?

Ну чего ж себя так пугать? Виллис не преступник, он предприниматель, крупный ученый. Именно поэтому. Ему и захочется остаться в глазах людей приличным человеком, а не похитителем женщин.

Ой, нет! Больше не могу! Я выбралась из-под одеяла.

Молодец Ильзе! Золото, а не женщина. Оставила принесенную мной бутылку мартини на столе.

Потихонечку. Глоток за глотком. Ну вот, уже не так страшно.

С ребятами я поработаю за завтраком.

Я заползла под одеяло. Бутылка надежно покоилась, зажатая за горлышко пальцами правой руки. Я отхлебывала, чувствуя, как согреваюсь.

Ой! Опять мороз по коже. Костя. Что он сейчас делает? Ищет меня? А что, если он обезумел от страха за меня и отозвал заявку на грант? Нет, это вряд ли.

Вряд ли отозвал заявку. А что обезумел — это точно.

И что творит — неведомо.

Я запретила себе думать об этом. Запретила бояться. Уяснив, что по собственной инициативе (глупости, ревности, вредности — нужное подчеркнуть) я впуталась в поганую историю, я поклялась себе выйти из нее с достоинством и с пользой для дела господина Скоробогатова.

Я сосредоточилась и вспомнила все с самого начала. В самый первый раз в отеле, когда Влад (тогда я еще не знала его имени и даже не придумала ему прозвище Милашка) вышел, я бросилась к окну и несколько раз щелкнула своим «кодаком», снимая его, выскочившего к нему навстречу из машины качка и саму машину. Особенно хорошо получился номер.

С какой целью была произведена фотосъемка, мне в тот момент было не ясно. Порыв.

Потом в клинике, в день знакомства с Лаймой, проводив ее из своей комнаты, я схватила фотоаппарат и бросилась по коридору к его противоположному концу, к окну, выходящему к парадному входу клиники.

Успела заснять и Лайму, и машину, в которую она садилась. Та же машина, тот же номер.

Лопухи! Не сменить машину, на которой велась слежка! Если бы эти охламоны смотрели и читали столько детективов, сколько я, подобная небрежность была бы невозможна.

К тому времени я уже знала, зачем снимаю. Утром я отправила пленку на адрес господина Бергмана.

На следующий день тот же господин Бергман, по всей вероятности, обнаружил мое исчезновение. Ведь именно он должен был забрать меня из клиники утром, провести по магазинам и посадить на московский рейс.

В последнем телефонном разговоре мы условились, что я ни под каким видом не покину клинику без господина Бергмана. Разговор состоялся в полдень того дня, когда я приняла приглашение Лаймы поужинать в ресторане.

Таким образом, господин Бергман имел возможность сопоставить мое отсутствие с людьми на фото.

По номеру машины вполне возможно найти следы похитителей в Женеве, а затем проследить всю цепочку далее, вплоть до домика в Юрмале.

Я говорила и смотрела в бледное осунувшееся лицо Виллиса, хранившее следы бессонной ночи. Мой рассказ полностью воспроизводил события так, как я сформулировала их ночью. Правда, я ни разу не упомянула фамилию Бергман. Он определялся мной как швейцарский агент мужа.

На Влада я не смотрела. За всю мою жизнь, так уж случилось, я не знала чувства ненависти. Влада я ненавидела. Это чувство раздирало меня, требовало выхода. Перед глазами вновь и вновь мелькали кадры видеозаписи.

Мне почти пятьдесят лет. Только двое мужчин дотрагивались до моего тела. Оба они были моими мужьями, обоих я любила и хотела.

Я не пыталась анализировать свое отношение к Владу, не пыталась найти смягчающие его вину обстоятельства. Я тупо и тяжело ненавидела его.

— Ваш провал был предрешен в ту минуту, когда вы поручили слежку за мной Владу. Думаю, из-за таких, как он, в Прибалтике так мало ценят русских.

Уголком глаза я с мстительным торжеством уловила, как перекосилось лицо Влада, и продолжала:

— Так вот. Я обратила внимание на Влада и его напарника еще в аэропорту, когда они искали меня среди пассажиров. Кстати, Качок был вооружен, а что-то подсказывает мне, что в Швейцарии не выдают разрешения на ношение оружия иностранцам.

Виллис поднял глаза на Влада, и тот съежился под его взглядом.

— Ну вот. Допивайте кофе, и поедем. Вызовите такси.

— Зачем? Влад отвезет вас.

— Нет. Поедем на такси. Я и вы оба.

Последующее время до прихода такси и поездка до аэропорта прошли словно в тумане. Помню только печально застывшее лицо Ильзе в окне второго этажа. Я помахала ей, садясь в машину. В ответ она подняла руку ладонью вперед и наклонила голову.

Мужчины проводили меня до очереди на регистрацию. Виллис вручил мне документы и билет. Мы посмотрели в глаза друг другу, и они пошли к выходу. Я смотрела им вслед.

Вдруг Влад остановился и за локоть приостановил своего хозяина. Он бросился назад ко мне, и Виллис тоже сделал пару нерешительных шагов.

Влад остановился передо мной и спросил отрывисто, с неприязнью:

— Вы куда-нибудь выходили из отеля в пятницу?

— Нет, — честно сказала я.

— И ни с кем не встречались?

— Нет.

— А из отеля поехали в клинику?

— Ты же сопровождал меня.

Влад зло зыркнул на меня воспаленными глазами и посмотрел на Виллиса. Он смотрел как-то странно. Ну так, словно ожидал одобрения. Или прощения.

Но Виллису было все равно. Он отвернулся и пошел к выходу. И двигался словно автомат.

В самолете я откинулась в кресле и закрыла глаза.

Он так и не узнал меня. Я представила, как округлятся Танькины глаза, когда я скажу ей: «Догадайся, кого я встретила в Юрмале? Вилю, латышонка. И он меня не узнал».

А ведь в этом нет ничего удивительного. Сколько лет-то прошло. Целая жизнь.

Тогда нам было чуть за двадцать. Мы работали в одном отделе, но в разных лабораториях. Я была лаборанткой, а он сначала дипломником, потом аспирантом.

Мы состояли на учете в одной комсомольской группе.

Вилька был заводилой, энтузиастом, обожал субботники, походы, песни у костра. При всей явной флегматичности, он был тем не менее очень энергичен, собран и умел зарядить всех вокруг веселой энергией.

Я была замужем, имела ребенка, жить, как вся молодежь в то время, не могла. Все это понимали и давали мне комсомольские поручения, которые можно было выполнить в рабочее время: стенгазету оформить, членские взносы собрать.

И еще я отвечала за ведение и хранение отчетной документации нашей комсомольской группы. Ночью я вспомнила данные из анкеты кандидата в члены КПСС Пуппиня В.К.

Ой, ну конечно же, я не храню в памяти данные всех членов нашей комсомольской ячейки! Все дело в Виллисе.

Я тогда заучила его анкету, чтобы пересказать ее девчонкам. Виля-латышонок чрезвычайно нас всех занимал.

Прибалты в отличие от остальных граждан Советского Союза в Москву не рвались, предпочитая родные республики. Поэтому любой латыш, эстонец или литовец был для московских девочек фруктом экзотическим. Нам они казались настоящими европейцами, обладателями достоинств, недоступных другим мужчинам.

Виллис нас не разочаровал. Он был красив, вальяжен, щеголеват, умен, ироничен и, что самое главное, прекрасно воспитан. Он неизменно придерживал перед женщиной дверь, выслушивал, не перебивая, как бы долго она ни говорила и какой бы бред ни несла, и всегда вставал, если женщина подходила к его рабочему столу. А его акцент! Его восхитительный прибалтийский акцент!

Еще девчонки говорили, что он восхитительно целуется и у него сладкие губы.

Я пожалела, что за всеми делами так этого и не проверила.

Такси остановилось у дверей нашей конторы. Я вышла и махнула рукой охраннику. Он с радостной улыбкой прирысил на зов.