– Я не герой, – пробурчал Джориан. – Я всего лишь простой ремесленник и желал бы обзавестись хозяйством да зарабатывать на кусок хлеба с маслом. Однако ж я не сбежал, не бросил Карадура в джунглях и степях, где мы давеча блуждали, хоть мне это было проще некуда. Но сделанного не воротишь. Как обстоят дела?

Вальдониус осклабился.

– События приняли исключительно любопытный оборот. Но, любезнейший Джориан, навряд ли мне стоит призывать злобных духов из запретных реальностей и нечестивых измерений, коим несть числа в бездонных глубинах пространства и времени, дабы предсказать, что сейчас ты нуждаешься в трех вещах: основательном обеде, ванне и услугах цирюльника. Я не ошибаюсь?

– В самую точку, господин. Ежели волосы не остричь, я скоро буду спотыкаться о них при ходьбе. Что до ванны, так твой привратник, как меня унюхал, чуть в обморок не грохнулся, бедолага. Однако ж еда всего желаннее, а то я и сам, неровен час, в обморок упаду.

– На что ты существовал после побега?

– Если какому фермеру надо было дров нарубить, я подряжался за харч для меня и жеребца. Ежели он платить не хотел – ну, ни в какую, – я крал у него несушку. Я потратил кучу времени, чтобы обучиться этому искусству, когда задумал бежать из Ксилара. Благодарствую, красотка, – сказал Джориан хорошенькой служанке, которая подала ему кубок вина, в то время как другая обильно уставляла стол яствами.

– Возможно, за это умение ты впоследствии станешь знаменит, как Джориан Лис, – хихикнул Вальдониус.

– Или хотя бы как Джориан-курокрад.

– Как тебя встретили на тарксийской границе?

– Я назвался Мальто из Кортолии, сказал, что ищу, мол, честную поденную работу, – с набитым ртом отозвался Джориан. – По правде говоря, я им не больно-то приглянулся – то ли запах мой не понравился, то ли пустой кошелек, но потом они там о чем-то пошептались и выдали разрешение сроком на тридцать дней. Поп из караульной команды нацепил мне эту чертову повязку, будто я сифилитик заразный.

– С их точки зрения это, безусловно, так, – сказал Вальдониус. – В твоей голове копошатся запретные мысли, кои, если их не сдерживать, могут распространиться среди простого люда и подточить хрупкие устои беспрекословного приятия Истинной Веры, которые теократия столь долго и упорно пыталась привить народу Тарксии.

– Знаю; они взяли обещание, что пока я нахожусь в Тарксии, то не стану разговаривать с местными жителями на религиозные и философские темы. Надеюсь, я еще не нарушил запрет?

– Это неважно; за триста лет теократия неплохо научилась пресекать гибельные веяния такого рода. Однако сейчас страна охвачена брожением и недовольством, потому что многие служители бога стали просто распутниками в сутанах и взяточниками, а обещанных ими благ не видно и в помине. Идеи имеют свойство просачиваться через границы, невзирая на стены и стражу. Соблюдай в своих разрушительных высказываниях разумную осторожность, и тебе нечего опасаться.

– Удивляюсь, как они вообще меня пропустили!

– Возможно, на них оказали невольное впечатление аристократические повадки, которые ты усвоил, пока был королем. Они тебя приняли за разорившегося дворянина, который может оказаться полезным, если его подмаслить.

– И которым я сам себя немного чувствую, – Джориан начисто выскреб тарелку и, сыто отдуваясь, откинулся на подушки. – Наелся, клянусь Зеватасом! Нет лучшей приправы к еде, чем волчий аппетит. А теперь, мои ученые собратья, умоляю, расскажите: как поживает Ларец Авлена и связанный с ним проект?

Вальдониус хихикнул. Он вообще без умолку смеялся, хихикал и улыбался, но Джориану казалось, что этому веселью не хватает добродушия.

– Итак, Ларец Авлена, – сказал Вальдониус, на северный манер превратив имя в «Аулен», – находится в полном порядке и надежно заперт в моем погребе, где он и останется до тех пор, пока вы, господа, не поможете мне осуществить некое предприятие.

Джориан в упор глянул на Карадура, из глаз которого тут же снова полились слезы.

– Как же я был глуп! – всхлипнул мальванец. – Если только доживу до Конклава, прерву все отношения с коллегами и удалюсь в отшельники, раз ни у кого совести не осталось.

– Ну-ну, старина, – сказал Вальдониус, – не стоит уж так убиваться. В конце концов то, что я делаю для сообщества волшебников здесь, в Тарксии, не менее важно, чем то, что собратья Альтруисты предлагают осуществить в Метуро.

– И что же ты намерен сделать в Тарксии? – спросил Джориан.

– Прежде чем я продолжу, позвольте предупредить, что об этом разговоре никто, кроме нас троих, знать не должен и что на любителей двойной игры управа у меня найдется. Карадур утверждает, будто ты порядочная балаболка.

– Нет, ежели тайна стоит того, чтоб ее хранить. Твою тайну я сохраню.

– Значит, договорились. Ты бывал в храме Горголора?

– Не-а, только издали видал, как сюда ехал.

– Так вот, в храме установлен жертвенник, за жертвенником высится постамент, а на этом постаменте стоит одно из чудес света.

– Смарагдовая статуя Горголора? Слыхал ли я о ней?

– Да. Статуя представляет собой лягушку, высеченную из единого изумруда – но величиной лягушка со льва или медведя. Это самый большой из всех известных изумрудов; он один дороже всех сокровищ мира вместе взятых. Служители бога без конца превозносят ярчайшее сияние статуи: говорят, если маловер взглянет на нее, то враз ослепнет. Однако я на эту статую смотрел много раз, и ничего моим глазам не сделалось. Когда Горголор нисходит в нашу реальность, он, по утверждению попов, вселяется в эту статую; поэтому молитвы всех верующих – начиная с наместника бога и до последнего нищего – обращены к ней. Теперь скажи, что произойдет, если статуя вдруг исчезнет?

Джориан внимательно оглядел Вальдониуса из-под густых бровей.

– Надо думать, это вызовет страшный переполох среди духовенства.

– Переполох, мой юный друг, это еще слишком мягко сказано.

– Зачем статуе пропадать?

– Как ты и сам догадываешься, цвет тарксийского общества уже давно разочаровался в принципах теократии. Взять хотя бы меня. Служители бога дозволяют практиковать лишь незначительные аспекты волшебства: ничего нельзя, кроме гадания и симпатической магии. Никакого колдовства и некромантии, пусть даже они приносят пользу и направлены на благие цели. Почему, спрашивается? Да потому, что их богословы, опираясь отнюдь не на научные исследования, а на свои заумные казуистические рассуждения, утверждают: духи, вызванные подобным способом, по определению являются злобными сущностями, противодействующими доброму богу Горголору. Следовательно, общение с этими духами – ужасная ересь, которая по праву карается сожжением на костре. И я, способный – при условии свободы творчества – далеко продвинуть вперед оккультные науки, вынужден заниматься жалкими бирюльками: составлять гороскопы и впадать в транс, чтобы отыскивать клиентам потерянные браслеты.