– Resistez! [6]

Женщины замерли на месте и разрыдались. Капеллан нахмурился: это было уже хорошо зна­комое ему непокорство.

– Чей это голос? – спросил он сердито.

Комендант назвал имя: Мария Дюран.

– Она больна, – пояснил он извиняющимся то­ном, – и сейчас, верно, просто бредит…

– И тем не менее она здесь, похоже, – душа сопро­тивления, – возразил капеллан.

В глазах юного коменданта росло беспокойство.

– Это сопротивление имеет и обратную сторону, господин аббат, – произнес он. – У Марии Дюран нео­быкновенно счастливая рука, настоящий дар утешать узников, особенно новеньких, – она умеет уберечь их от отчаяния. Боже, вы не представляете себе!.. – заго­ворил он вдруг срывающимся от волнения голосом. – Вы не представляете себе, как ужасны эти приступы от­чаяния!.. Посудите… Посудите сами…

– Хорошо, ведите же нас к своей протеже, – пере­бил его капеллан. – Я должен исполнить свой долг.

Они подошли к нише, где царил еще более густой мрак и дышать было еще тяжелей. На ветхом соломен­ном тюфяке лежала явно очень больная старица. Если страдания, увиденные герцогом сегодня, могли иметь сравнительную степень, то несчастная женщина была ее воплощением: герцог потерял самообладание.

– Боже мой! Боже мой! – бормотал он, закрыв лицо руками. – Как же здесь можно жить? Какой позор для человечества!..

Тем временем капеллан спросил больную, не она ли произнесла слово «resistez». Но тут произошло не­что совершенно неожиданное. Больная выпрямилась и, нисколько не заботясь о том, что капеллан ждет ответа на свой вопрос, протянула герцогу свою невесомую старческую руку.

– Добро пожаловать, – промолвила она, как и до этого, слабым, но очень ясным голосом. – Милости просим. И ничего не бойтесь – здесь славно.

Слова ее, прозвучавшие словно из какого-то друго­го мира и вначале почти совершенно непонятные, оста­лись без ответа. Едва ли кто-нибудь мог бы объяснить, что руководило Марией Дюран. Приняла ли она герцо­га за нового узника, одного из тех мужчин, присланных обратно с галер, или хотела просто успокоить гостя, за­метив ужас на его лице, вызванный ее положением? Сочла ли она своим долгом утешить его, как утешила уже столь многих? Ясно было лишь одно: она, сама нуж­даясь в сострадании, исполнилась состраданием к нему.

– Нет, нет, не сомневайтесь, – продолжала она. – Сюда уже попадало много людей, охваченных отчая­нием, и никто из них не остался без утешения. Бог лю­бит узников – Он дает им внутреннюю свободу. Дару­ет Он ее и вам. О, внутренняя свобода непобедима – ни одна башня, ни одна темница не способны уничто­жить ее.

Герцог стоял как парализованный. Он чувствовал, что в нем происходит нечто вроде полной переоценки всей его прежней жизни. Потом он вдруг представил себе, что стоит на самом верху этой башни и видит море…

– Сколько времени вы провели здесь? – спросил он наконец.

– Не знаю, – ответила она приветливо. – Время пролетело так быстро. Оно здесь невесомо, как будто совсем умерло. В этой башне начинается вечность… – Она улыбнулась.

Мария Дюран провела здесь тридцать девять лет, – вмешался комендант, в которого потрясение гер­цога вселило надежду. – Она была совсем юной, когда ее привезли сюда, мне рассказывал об этом мой отец, Румяна и свежа, как яблочко, – такой ее изображал отец… Да, это было тридцать девять лет назад…

– Тридцать девять лет?! Тридцать девять лет!.. – в ужасе воскликнул герцог. Лицо его при этом побелело и стало почти таким же, как лицо узницы.

– Прикажете идти дальше? – спросил комендант. Он решил, что герцогу стало дурно.

Герцог не ответил. Он вдруг склонился к морщини­стой, неухоженной руке старицы и с благоговением поцеловал ее.

– Мария Дюран, вы свободны, – молвил он затем. – С этой минуты вы – свободны. – Затем, обращаясь к коменданту, прибавил: – Свободны все. Все! Я прика­зываю сегодня же отпустить всех на свободу. И, бро­сившись к выходу, он стал стремительно спускаться по лестнице.

Капеллан догнал его лишь у самого моста.

– Ради всего святого, герцог! Позвольте мне под­держать вас, – сказал он. – Вы же сейчас упадете!

– Напротив, – возразил герцог. – Я только сейчас обрел, наконец, прочную опору: я потерял свою веру.

Капеллан удивленно взглянул на него.

– Вот как? Разве у вас была вера, герцог? – произ­нес он с легкой иронией. – Это для меня новость.

– Да, у меня была вера, – ответил герцог. – Я ве­рил в победу атеизма.

Капеллан на мгновение растерялся.

– Отрадно слышать это, дорогой герцог, – загово­рил он затем мягко и вкрадчиво. – Пути Господни к душе человеческой неисповедимы. Но вернемся пока что к путям человеческим. Вы милостиво распорядились о немедленном освобождении узников, и комен­дант покорно просит у вас необходимую для этого гра­моту короля, подтверждающую ваши полномочия.

Герцог вздрогнул. Ему лишь теперь пришло в го­лову, что он превысил свои полномочия: помилование узников было исключительным правом короля. Но от­менить отданный им приказ было совершенно невоз­можно. На карту поставлен был его авторитет намест­ника.

– Долг коменданта – исполнять мои приказы, – ответил он не без некоторого высокомерия, – а о коро­левской грамоте я позабочусь сам. Она поспеет в срок. – И, заметив, что капеллан все еще колеблется, приба­вил: – Коменданту, я полагаю, будет достаточно слова дворянина.

Спустя несколько часов герцог уже мчался в Па­риж. Капеллан следовал за ним в другой карете: герцо­гу, который все еще не мог оправиться от глубокого потрясения, испытанного в тюремной башне, любое общество было невыносимо. К тому же он чувствовал легкую тревогу, связанную с необходимостью добывать королевскую грамоту: он знал, как не любит Его Вели­чество внезапные аудиенции, ему были знакомы бесконечные приемные покои, в которых нужно часами то­миться, чтобы несколько мгновений лицезреть короля, а времени для этого уже не осталось: герцог был полон решимости сдержать данное слово, чего бы это ему ни стоило.

«Ренет, уж верно, что-нибудь придумает», – успо­каивал он себя. Он невольно называл маркизу, свою высокую покровительницу, льстиво-грациозным име­нем, которое она носила еще молоденькой девушкой и которое позже оказалось в какой-то мере пророческим. Ибо Ренет и в самом деле стала маленькой королевой [7]. Вернее, она, в сущности, даже была большой королевой, ибо что значит супруга монарха в сравнении с его все­могущей метрессой! Тень, ничто, носительница голого титула! Конечно, способ этого возвышения Ренет вна­чале глубоко ранил герцога: нелегко ему было уступить любимую женщину королю. Порой он испытывал со­блазн последовать примеру маркиза де Монтеспана, ко­торый явился во дворец «короля-солнца» в траурном платье, когда тот возвысил его жену до своей метрессы. Но он не стал являться во дворец в трауре – времена изменились: сегодня знатные фамилии почитают за честь быть поставщиками королевских метресс. И он тоже был дитя своего времени; надо принимать это вре­мя, если не хочешь стать посмешищем. Да и Ренет уме­ла утешить герцога: ее ласковая рука и холодный ум на­ложили целебный пластырь на его раненую гордость.

– Теперь я наконец смогу позаботиться о вас, – сказала она. – Довольно вам быть просто носителем своего гордого имени, лишенным какого бы то ни было влияния. Вы займете место, которое принадлежит вам по праву, и это… да, и это и будет мне утешением в моей судьбе.

И она сдержала слово: став протеже Ренет, герцог поднялся по крутой лестнице успеха до того высокого поста, который занимал сегодня. Он не противился это му, между ним и Ренет возникло даже некое весьма свое­образное соглашение, которому он до сих пор так и не подобрал имени. И вот сегодня у него впервые появи­лось чувство тревоги, такое ощущение, как будто на этот раз правила игры были как-то нарушены. Но тревога эта, конечно же, была обусловлена лишь необычайной срочностью дела.