Последними, когда Баудолино и Поэт уже забеспокоились, с опозданием прошли блегмы. Они явились в таком виде: над плечами у каждого, закрепленные у подмышек, высились тростниковые каркасы, венчаемые птичьей головой. С гордостью Ардзруни им сообщил, что это его последняя находка. Гунны увидят головы, на эти головы и нацелятся, а невредимые блегмы в тот же миг наскочат на них. Баудолино сказал, что идея ему в общем нравится, но пускай поторапливаются, у них остается пара часов, чтоб достичь обозначенных позиций. Блегмы вроде не смущались нисколько, что у них завелись головы, и горделиво поводили ими, как пернатыми шлемами.

Баудолино и Поэт с Ардзруни закарабкались на ту сопку, с которой собирались командовать войной, и начали ждать рассвета. Они отправили Гавагая на передовую и наказали оповещать их обо всем, что он увидит и что услышит. Исхиапод поскакал в дозор с залихватским кличем: «Виват Преосвященным Волхвам, виват Пндалетциму!»

Восточные горы уже окрашивались лучами восходящего солнца, когда дымовой сигнал, поступивший от бдительных понцев, известил всех о том, что гунны маячат на горизонте.

В самом деле, они выехали широким фронтальным строем, так что издалека казалось, будто они не приближаются вовсе, только колышутся и подрагивают, и это длилось бесконечно, по крайней мере всем казалось, что дольше некуда. Те же, тем не менее, все-таки шли и ехали, потому что шаг за шагом постепенно исчезли в папоротниках по самое брюхо ноги их коней. Было ясно, что конница вот-вот доскачет до передовых засаженных в траву исхиаподов. Осталось ждать, что вскоре отважные одноноги вступят с ними в сражение. Однако время текло, гунны ехали, и стало понятно, что что-то не залаживается.

Когда уже гуннов можно было разглядывать в подробностях, а исхиаподы так и не поднялись их останавливать, дали себя знать великаны, увы, эти — раньше обещанного. Они вздымались во весь свой исполинский рост из гущи хвощей, но, не затрагивая противников, снова вныривали в высокие травы, всецело поглощенные побоищем с кем-то, кто был, судя по всему, исхиаподами. Баудолино с Поэтом издалека не могли разобрать, что же там делается, но имели возможность отслеживать происходящее по этапам благодаря неутомимому Гавагаю, который совершал молниеносные перебежки с одного конца поля битвы до другого. Атавистический инстинкт заставляет любого исхиапода в час, когда всходит утреннее солнце, разлечься и развесить ступню над головою. Это зов природы, и так повели себя бойцы передового нападного отряда. Не отличаясь большой смекалкой, великаны все же сообразили, что срывается план, и взялись приводить исхиаподов в чувство, но по еретическому своему нраву обозвали их дерьмовыми подобносущностниками и экскрементами Ария.

— Отважный, преданный исхиапод, — убивался Гавагай, пересказывая все это, — не боишься и желаешь сражаться, но не можешь переносить оскорбления еретических сыроедов, понимаешь? — Короче, после недолгой теологической перебранки перешли на кулаки, при этом великаны довольно быстро показали, кто тут сильнее. Алерамо Скаккабароцци, которого всю жизнь неприлично обзывали, пытался удержать своих одноглазых от бесчестного торжества, но те окончательно потеряли все понятия и отбились от него такими затрещинами, что отбросили на десять аршин в сторону. За всем тем они не заметили, что на них уже наезжают гунны, те наехали и последовало убийство. Пали исхиаподы, пали великаны, хотя последние и пытались драться всем, что попадало под руку, а под руку им попадали исхиаподы, которых они за единственную ногу хватали и безуспешно лупили туда и сюда, как булавами. Скаккабароцци и Порчелли бросились в гущу, чтобы унять каждый своих, но вокруг орудовали гунны. Те двое неистово бились, разя вкруговую мечами, но вскоре были пронизаны сотнями стрел.

Теперь гунны мчались вперед, топча кустистые травы и прокладывая путь по телам жертв. Бойди и Куттика на двух флангах поля битвы не в силах были уяснить, что же стряслось, и к ним пришлось срочно послать Гавагая, чтобы безотлагательно были приведены в действие и блегмы и пигмеи. Гунны увидели, что атакованы с двух сторон, но сумели ответить хитрой уловкой. Авангард гуннов ринулся вперед по трупам убитых исхиаподов и гигантов, арьергард в то же время отступил, и оказалось, что пигмеи и блегмы, не разбирая пути, летят друг на друга. Пигмеи увидели над ковылем птичьи головы, а так как они ничего не знали о задумке Арзруни, то завопили: «Журавли, журавли!» И привыкнув истреблять своих тысячелетних ненавистников, так и на этот раз, забыв о гуннах, отправили тысячи стрел в тела бежавших на них. Те, видя нападение пигмеев, сочли их предателями и завопили: «Бейте еретиков!» На что пигмеи помыслили, будто предателями были блегмы, а на обвинения в ереси, считая себя хранителями настоящей веры, ответили: «Бей проклятых фантазиастов!» Гунны ринулись на эту свалку и пошли убивать одного за другим дерущихся, мутузивших друг друга. Гавагай видел, как Куттика пытается выступить против врагов в одиночку. Но сила противника превосходила, Куттику попросту затоптали конями.

Увидев, что друг погиб, Бойди, поскольку обе роты были потеряны, вскочил на лошадь и полетел предупреждать стоявших в заслоне нубийцев; ковыли замедляли бег коня, как и бег коней захватчиков. И все же Бойди добрался до чернокожих, построил их в шеренгу, повел на гуннов. Однако увидев их перед собой во всей свирепости, проклятые околокелейники поддались своей прирожденной вековечной склонности к самопожертвованию. Они подумали, что наивысший миг мученичества настает, и возжаждали приблизить его. Поэтому бросились вереницей на колени, моля: «Убей меня, убей меня!» Гунны просто себе не поверили; выхватив острые коротенькие сабли, пошли снимать головы с плеч, а циркумкелионы толпились и напирали вокруг, протягивая шеи и умоляя омыть их кровью.

Бойди, вздымая кулаки к небу, пустился бежать и попал на холм примерно тогда же, когда вся равнина заполыхала.

А дело было в том, что Борон и Гийот, когда дошли до города известия об опасном положении, надумали использовать ардзруниевских коз, подготовленных согласно плану, хотя и бесполезных в дневное время. Они заставили безъязычников вытолкать на равнину орды строптивых коз и поджечь у всех коз рога. Было самое лето и стояла сушь, луговина загорелась мгновенно. Ковыльное море превратилось в огненное. Борон с Гийотом, наверное, ждали, что огонь составит собой преграду, отбросит вражескую кавалерию, но не учли направления ветра. Огонь крепчал и ширился и шел на город. Все это было несомненно на руку гуннам, тем оставалось только выждать, пока ковыль выгорит, пока зола выстынет, а дальше — вольная дорога для финального галопа. Конечно, на несколько часов взятие города откладывалось; но гунны понимали, что торопиться незачем; они стояли у самой линии огня и, подымая луки к небу, выпускали бесчисленные стрелы, так, что на небе было темно, и стрелы падали по ту сторону огненной преграды, чтоб уязвлять возможных неприятелей без разбору.

Одна стрела, свистя, слетела прямо на горло Ардзруни. Тот рухнул с передавленным хрипом, из губ его хлынула кровь. Хватаясь руками за шею, пытаясь вытянуть стрелу, он вдруг увидел, что руки покрыты белыми пятнами. Баудолино с Поэтом склонились и прошептали ему, что так же точно меняется цветом лицо. — Видишь, прав был Соломон, — нашептывал Поэт, — существовало средство! Наверное, стрелы гуннов смазаны средством, которое для тебя лекарственно! Ты избавился от действия черного камня!