Баудолино спросил: — Повороты были, или все по прямой? — По прямой, — отвечал лазутчик. Баудолино тогда себе под нос: — Значит, выход в нескольких десятках шагов от стен. Прав был этот продажный наушник… — И брабантцу снова: — Вот, ты видишь, что мы с тобой открыли. Как приблизится штурм, отряд храбрецов сумеет проникнуть в город, пробиться к воротам, открыть их, впустить нашу армию внутрь. О, вот она, моя фортуна! Ты же смотри не рассказывай никому, что видел! Неровен час кто-то перехватит мою идею! — И со щедрым видом дал брабантцу одну монету. Цена молчания выглядела настолько жалкой, что если не из верности Дитпольду, то хотя бы из законной обиды шпион, несомненно, помчится и выложит все.
Не нужно сильного воображения, домыслить прочее. Полагая, что Баудолино утаивает открытие и пособничает согражданам, Дитпольд отправился к императору и нашептал ему, что драгоценный приемный сын разузнал секретный проход в город, но никому не докладывает про это. Император закатил глаза, как бы со словами: бедолага, и его можно понять… Вслед за чем сказал Дитпольду: пожалуйста, предлагаю тебе славу! Когда солнце станет садиться, выведу тебе нападающую роту к головной заставе; к тем кустарникам подкатим пару онагров и четыре-пять черепах; как ты пойдешь лезть в подземный ход, а полезешь ты с твоими ребятами, солнце уже зайдет и никто тебя не сможет замечать; ты уж мне пройди от норы до головных ворот, ты уж мне открой только изнутри ворота, и я на следующий; день обязательно отблагодарю тебя по-геройски.
Епископ Шпейерский настаивал, чтобы ему дали командование над атакующей заставу ротой, потому что, пояснил он, Дитпольд ему как сын (у них, стало быть, это имеет такое название).
Поэтому когда вечером в страстную пятницу Тротти завидел, что имперцы кучкуются вблизи от ворот, а тем временем солнце собирается закатываться, он смекнул, что это отводной маневр — отвлекают внимание. Поди, что-то затеял Баудолино… По каковому случаю, обсудив положение только с Гуаско, с Бойди и с Оберто дель Форо, он занялся подысканием подходящего святого Петра. Один из проконсулов, Родольфо Небия, был согласен и наружностью гож. Потеряли, правда, битый час в споре, следует ли святому представляться с крестом в руке или со знаменитыми ключами. Сошлись на кресте, крест четче прорисовывался в потемках.
Баудолино ожидал подле ворот, убежденный, что боя никакого не будет и что вскорости кто-то выскочит из подземного хода, вопия о вышнем богознамении. И действительно, не успел он прочитать три отченаша, авемарию и глорию, как из-за стен послышался адский гомон, и глас, казавшийся истинно неземным, провозгласил: «О спасайтесь, мои верные александрийцы!» — а хор земных голосов в ответ горланил: «Свят, свят, это святой Петр, чудо, чудо!»
Тут-то оно и пошло наперекосяк. А уж что началось дальше… Как потом рассказали Баудолино, Дитпольда с товарищами скрутили, насели на них, пытаясь втолковать, что вот вам является сам святой Петр. Вояки купились было на эту байку. Но не купился предводитель! Дитпольд припомнил, от кого поступила весть о подземном ходе, и сообразил, что Баудолино его обжулил. Тогда он вывернулся из хватки поимщиков, прыгнул в переулок, изрыгая такую непонятицу, что в смутном вечернем свете местные думали, он один из них. Однако вскарабкавшись на стену, он продолжал горланить. Стало понятно, что он обращается к осаждавшим, предупреждая о какой-то опасности. Хотя неизвестно с которой стати, потому что если им заставу не открывали, то они и в город попасть не могли, следовательно, ровно ничем не рисковали. Но невзирая на это, Дитпольд, именно по своей безмозглости, не ощущал страха и вытанцовывал меж зубцов, размахивая мечом и вызывая на смерть александрийцев. Александрийцы, по этикету осады, не могли дозволить врагу залезать на крепостные стены, будь то снаружи, будь изнутри. И вдобавок мало кто понимал смысл происшедшего… Большинство вдруг заметило, что алеман гуляет по их дому, будто это так и должно быть. В результате не упомнишь уж кто взял пику и засунул ее Дитпольду в спину, тем столкнувши наружу с бастиона.
Видя, как его ганимеда в бездыханном виде сваливают к подножию башни, шпейерский епископ не взвидел света и скомандовал в атаку. В нормальной обстановке александрийцы действовали бы по привычке, постреливая со стенки в подходящих. Но сейчас, когда враги начали разносить заставу, а городовая рать прослышала, что святой Петр лично защищает город от обиды, возглавляя военные когорты… На фоне всего этого содома Тротти решил выжать максимальную пользу из ошибки и снарядил лжесвятого Лже-Петра во главе боевых колонн воевать с алеманами.
В общем, Баудолинова брехня, призванная замутить головы тех, кто был снаружи, в результате ударила по мозгам тех, кто сидел внутри. Александрийцы в мистическом экстазе бросились, как тигры, на имперских солдат. Да вдобавок настолько бестолково, противореча любым правилам военного искусства, что шпейерский епископ и его вышколенные всадники, растерянные, запятились и с ними отступали толкачи, побросав колесные башни, набитые генуэзцами, в полной неподвижности, в нескольких пядях от входа в подкоп. Александрийцы восприняли это как приглашение на праздник. Немедленно Ансельм Медик со своими дружными пьячентинцами ринулся в галерею, тут-то она и сгодилась по-настоящему, и выскочил за спиной у генуэзцев, а у воинов Ансельмова отряда у каждого имелось длинное копье, а на копье — комок горящего вара. Генуэзские башни запылали, как поленья в камине. Бомбардиры пытались спрыгивать, александрийцы их глушили по головам дубинами. Одна из башен наклонилась, рухнула, огонь ошпарил всадников епископа, испуганные кони вздыбились, ряды имперской кавалерии дрогнули. Те, кто был пеш, усугубляли несуразицу, они метались между рядами конников и вопили, что грядет явление святого Петра, святого Павла, а некоторые добавляли еще и святого Себастьяна со святым Тарсицием. В общем, весь христианский Олимп, как оказалось, ратует за судьбу этого занюханного городишки.
Ночью к императорским палаткам, где царил траур, принесли труп шпейерского прелата, убитого между лопаток при бегстве. Фридрих вызвал к себе Баудолино и потребовал объяснений: какова его роль в этой истории и что ему вообще известно… Баудолино предпочел бы провалиться сквозь землю. Ведь тою ночью были убиты великолепные военачальники, и даже Ансельм Медик из Пьяченцы, а также многие храбрые сержанты, и многие бедные пехотинцы, и все благодаря его замечательному плану, который был затеян, чтоб разрешить все проблемы сразу и чтоб никто никого и пальцем не тронул! Баудолино кинулся императору Фридриху в ноги и поведал все как на духу: что он подстраивал достоверный предлог с целью свернуть эту дурацкую осаду, а вышла осечка, все повернулось именно так, как повернулось.
— Я несчастнейший из людей, отец, — говорил он императору. — Мне противно зрелище крови, я мечтал сохранить чистые руки, я мечтал предотвратить новые смерти, а устроил погляди какую бойню. Все убитые на моей совести!
— О проклятье. И тебе, и тому, кто сорвал твой хитрый план, — ответил император Фридрих. Он был подавлен, даже не взбешен. — Потому что… не говори никому… но этот твой достоверный предлог мне был бы очень и очень кстати. Получились свежие сведения. Лига изготовилась к бою. Может, даже и завтра против нас откроется второй фронт. Твой святой Петр был именно то, что надо, чтобы переубедить мою армию. Но теперь слишком много у нас убитых, и бароны требуют мести. Они ходят и выкрикивают, что настал момент задать трепку осажденным. Кстати, мои люди хорошо рассмотрели защитников. Они все худее нас. Поди, для них это было чуть не последнее усилие!
Наступило утро страстной субботы. Воздух прогревался. Луга запестрели цветами. Листва зашуршала на деревьях. Настроение и в городе и в лагере было самое отвратное. У имперцев потому, что вроде следовало штурмовать, но ужасно не хотелось. У александрийцев — потому, что после памятной атаки, хотя гонору у всех прибавилось, животы подвело уже совсем до крайней степени.
