Вергилий:Можно ли повторить их речи?

Беатриче:Их сложно облечь в слова.

Вергилий:Можно ли их оценить?

Беатриче:Я слишком косноязычна.

Вергилий:Если их изложить на бумаге, что я прочту?

Беатриче:Мое перо высохло.

Вергилий:Не получается. Нужен иной подход.

Молчание.

— Понимаете, здесь не только слова. Еще шум и тишина. И жесты. Вроде такого. Вергилий и Беатриче отложили его в свой штопальный набор. — Таксидермист провел рукой перед грудью и добавил: — Я его зарисовал, чтобы актер понял.

Он показал рисунок с четырьмя фазами движения:

Генри отметил мохнатость рук. Малоприятное перевоплощение в зверей потребует изрядного грима. Согнутая рука подносится к груди, два пальца направлены вниз, затем рука падает. Интересно, почему два пальца?

— Слова, тишина, шум, персонажи, символы — все это важно в рассказе… — начал Генри.

«Однако необходимы сюжет и действие», — хотел он продолжить, но старик его перебил:

— Список растет. Вокруг него строится пьеса. Я прочту вам весь штопальный набор. Ближе к концу пьесы Вергилий его оглашает. Этот список — мое величайшее литературное достижение.

Будь перед ним другой человек, Генри бы рассмеялся, но вид старика, отнюдь не располагавший к шуткам и веселью, придушил смех в зародыше.

Таксидермист прочел список, который, в отличие от других эпизодов пьесы, появился не из бумажного вороха, но из ящика стола:

Вопль, черная кошка, слова и редкая тишина, жест, рубашки с одним рукавом, молитва, речь, заготовленная к началу парламентской сессии, песня, кушанье, фестивальная платформа, сувенирные фарфоровые башмаки, уроки тенниса, кондовое имя нарицательное, однодлинноеслово, списки, безудержная пустопорожняя радость, свидетельские показания, обряды и паломничество, тайные и публичные акты справедливости и почитания, мимика, второй жест, словесное выражение,[sic] драмы, улица Новолипки, 68, игры для Густава, татуировка, вещь на год, аукиц.

В этой воспринимаемой на слух абракадабре, в которой не успеваешь уловить даже смысл чередующихся слов, Генри мало что запомнил и еще меньше понял. Он не знал, как откликнуться, и потому ничего не сказал. Но таксидермист тоже молчал.

— Я не разобрал последнее слово, — наконец выговорил Генри.

— Аукиц. А-у-к-и-ц.

— Похоже на немецкий, но что-то незнакомое.

— Нет, это как однодлинноеслово.

— Не такое уж оно длинное — всего пять букв.

— Не в том смысле.

Повернув страницу, таксидермист ткнул пальцем в середину списка: однодлинноеслово.

— Что это значит?

— Идея Беатриче. Старик нашел сцену:

Беатриче:Я кое-что придумала.

Вергилий:Что?

Беатриче:Одно длинное слово. Вернее, так, слитно: однодлинноеслово.

Вергилий:Напри…

Беатриче:Ш-ш!

Вергилий (испуганным шепотом):Что такое?

Беатриче:Кажется, я что-то слышала.

Тишина.

Вергилий:Ну?

Беатриче:Ничего.

Вергилий:Точно?

Беатриче:Да.

Вергилий:Побежали?

Беатриче:В какую сторону?

Вергилий:Противоположную.

Беатриче:Я не поняла, где зашумело.

Вергилий:Нас окружили!

Беатриче:Тихо, успокойся!

— Далее они понимают, что опасность лишь померещилась, им ничто не угрожает, и вновь говорят об одномдлинномслове.

Беатриче:Вергилий…

Вергилий заснул. Он медленно кренится и, уткнувшись в Беатриче, тихонько похрапывает.

Беатриче замерла, потом бдительно озирается. Вокруг тишина и покой, нервозность Беатриче сменяется задумчивостью.

Какой прелестный вид!

Тишина; Вергилий всхрапывает и резко вскидывается.

Вергилий:А? Я что-то сказал?

Беатриче:Не знаю, я задремала.

Вергилий:Точно?

Беатриче:Точно.

Вергилий:Вечно ты дрыхнешь.

Беатриче:Как отстоял стражу?

Вергилий (зевает, почесывается, трет глаза):Без происшествий.

Беатриче:Славно.

Вергилий:На чем мы остановились?

Беатриче:В смысле?

Вергилий:Мы обсуждали разговор о Кошмарах.

Беатриче:Однодлинноеслово.

Вергилий:Да-да, слитно. Что ты имеешь в виду?

Беатриче:Условимся, что одно длинное слово означает Кошмары.

Вергилий:Например?

Беатриче:Какжальнесбывшихсянадежд.

Вергилий:Мне нравится. У меня тоже есть слово.

Беатриче:Выкладывай.

Вергилий:Злобителжизнанка.

— Еще раз, — попросил Генри.

Вергилий:Злобителжизнанка.

Беатриче:Сразу не поймешь.

Таксидермист покивал — дескать, мнения Беатриче и Генри об этом слове совпадают.

Вергилий:Мы же условились — однодлинноеслово означает Кошмары. Беатриче: Согласна.

Вергилий:Я это запишу (водит пальцем по спине Беатриче).

— Аукиц — вариант одногодлинногослова. Беатриче предлагает, чтобы это слово (по желанию автора и издателя, броское или неприметное) было на всех книгах, журналах и газетах в знак того, что им ведомо о Кошмарах.

— И все другое в списке, в этом штопальном наборе для Рубашки, имеет ту же цель?

— Да, именно так.

— Можно взглянуть на список? Помешкав, таксидермист передал листок Генри.

— Спасибо, — сказал Генри, стараясь ничем не выказать своего удивления.

Невероятно. Он был готов к тому, что автор выхватит листок, не дав прочесть. Наконец-то удалось остановить поток старческого словоизвержения и взглянуть на текст, неподвижный, словно чучела. Оборотная сторона листка, отпечатанного на машинке, напоминала шрифт Брайля.

Список шел столбиком:

Финальная точка пробила страницу. Странное сочетание вовсе не поэтичных, известных и незнакомых понятий и вещей придавали списку удивительную поэтичность. Взгляд Генри споткнулся на пункте в конце перечня: улица Новолипки, 68. Что-то знакомое, но вот что — не вспомнить. Генри дочитал список. Таксидермист, который явно гордился своим произведением, ждал вопросов. Генри беззвучно охнул. Повествование через список. Чтобы уморить публику, ничуть не хуже декламации номеров телефонного справочника. Генри наугад выбрал пункт:

— Что такое «кондовое имя нарицательное»?

— Понятия, вошедшие в словарь. Идею подала Беатриче. Такие слова, как убийца, душегуб, истребитель, палач, грабитель, головорез, насильник, лиходей, живодер, громила, изверг, изувер.

— Ясно. — Генри выбрал другой пункт: — Вот еще — «словесное выражение».

Таксидермист отыскал сцену:

Беатриче:Прекрасно. Что еще?