— Каким образом вы попали вчера ко мне в дом, Гастон? — спросила она. — Кто послал вас туда?

— Меня позвал Джиованни. Я находился в то время у Вильтара. Джиованни рассказал мне, что случилось с вами. Я не должен был покидать вас, Беатриса, я теперь сознаю это.

— Так неужели же раскаяние ваше так глубоко, что вы из-за этого все время молчите, Гастон? — спросила она ласково.

— Нет, дело не в этом. Я все думал о том, как бы выразить вам словами все то, что происходит в моей душе. Я боюсь, что это никогда мне не удастся, слова так бедны, а чувство мое так глубоко и искренно. Я знаю, Беатриса, что я нарушил слово, данное вам, и это гнетет меня; я знаю также, что и вы думаете об этом, хотя вы ни одним словом не упрекнули меня. Но, может быть, вы уже решили в душе, что никогда больше ни в чем не доверитесь мне.

— Гастон, я никогда не думала этого. Если вы и нарушили слово, то потому, что, вероятно, у вас на то была важная причина. Я хотела бы знать ее, Гастон. Не скрывайте от меня ничего, это будет лучше для нас обоих.

Ее ответ понравился ему, и он решил высказать ей все. Он рассказал ей, как обманул его Вильтар, сказав, что генералу уже известно, что он жив. Он не думает, что Вильтар своей ложью хотел причинить ей зло; он — прежде всего политик и, как таковой, конечно, прежде всего заботится о пользе своей родины. И поэтому им не следует никогда вполне доверяться такому человеку, как Вильтар, но «все же, — прибавил он, — я готов многое простить ему, так как только благодаря ему мы едем теперь рядом». Она молчала, это молчание еще больше воодушевило его, и он заговорил опять с жаром.

— Я ушел тогда от вас из вашего дома потому, что думал, что мой долг по отношению к Наполеону приказывает мне поступить так. Когда я находился в вашем присутствии, Беатриса, я не мог еще разобраться в своем чувстве, так как все дни были одинаковы и радостны для меня тогда. Я просыпался утром и уже прислушивался к вашим шагам в саду. Даже тогда, когда вы уезжали куда-нибудь, я не скучал, так как стоило мне взглянуть на часы, и я говорил себе: через столько-то минут она опять будет со мной. Жизнь без вас казалась мне невозможной. Я верил в то, что судьба предназначила нас одного другому, и все же, признаюсь вам без стыда, я не отдавал себе отчета в том, что люблю вас. Вы знаете более или менее мою жизнь и можете себе представить, что мне приходилось иметь дело со многими женщинами. Я ушел из вашего дома, как уходил из многих домов, с бесконечной нежностью в сердце и с горячим желанием увидеться с вами опять как можно скорее. Как я люблю вас и почему я вас люблю, это я узнал уже позже. Одиночество стало томить меня, мне недоставало повсюду вашего милого лица, ваших приветливых речей. Ах, уж это одиночество! Только тогда я понял, что сам виноват во всем, счастье было так близко, а я не сумел воспользоваться им и овладеть им навеки. И впервые в жизни я понял, наконец, что значит слово «любить» В то же время совесть моя говорила мне, что я обманул вас, и вы, наверное, не простите меня, мучения мои были ужасны. И вот в это-то время и явился ко мне Джиованни, я сейчас же последовал за ним. Знаете ли вы это, Беатриса, что мужчина только тогда узнает, насколько женщина дорога ему, когда около нее появляется другой? Ах, Боже мой, если бы мне пришлось переплыть океан, то и тогда этот путь не показался бы мне так долог, как дорога до вашего дома в ту ночь. Все время я говорил себе: «он там, может быть, уже пытает ее». Джиованни говорит, что я предлагал ему тысячу разных вопросов. Может быть, так и было на самом деле. Но теперь еще я помню только одно в эту страшную ночь — я помню то мгновение, когда увидел вас на площадке лестницы с канделябром в руках. Этой минуты я никогда не забуду. Вот я вам и рассказал все, Беатриса, теперь я уже не в состоянии скрывать от вас что-либо. Мы с вами должны начать новую жизнь, Беатриса, но только вместе, если бы и вы этого желали, как скоро можно было бы привести в исполнение наше общее желание.

Он смотрел на нее и ждал ее ответа, ему казалось, что и она ответит ему: «да, это мое желание тоже», — но она отвернулась от него, и только яркая краска, залившая ее щеки, была ответом на его слова. Дело в том, что она ни одной минуты не заблуждалась относительно чувств Гастона, она видела его насквозь, и хорошо понимала тоже, что он действовал до сих пор под влиянием Вильтара, она знала также, что действительно он не подозревал о своей любви до тех пор, пока не покинул ее дома.

Но все же его откровенная исповедь доставила ей высокое, несказанное наслаждение, Гастон получил хороший урок, — думала она, — но теперь не дело сводить прежние счеты, впереди все было так темно и неясно, их ждали, может быть, такие опасности и приключения, что здесь не место было говорить о любви, и поэтому, выслушав его объяснение, она все же не дала ему в эту минуту никакого ответа.

Они ехали несколько времени молча, потом она вдруг сказала:

— Да, Гастон, мы должны начать новую жизнь, но только дело в том, что мы не имеем права думать только о самих себе. В настоящее время между нами лежит еще большая пропасть, чем раньше. Подумайте только, я — женщина, изгнанница из родного города, а вы — воин враждебного ему народа. Ведь только одно чудо может нас соединить теперь для совместной жизни. Если хотите, я буду навсегда вашим товарищем, даже другом, но больше ничего, мы будем путниками, идущими по одной дороге, но готовыми каждую минуту разойтись в разные стороны. Да, судьба так жестока, но мы должны поступать так, как велит нам долг. Если настанет когда-нибудь день, когда я, Беатриса из Венеции, буду иметь право ответить вам иначе на предложенный вами вопрос, верьте мне, что я не буду медлить ни одной минуты. А теперь я должна сказать вам: забудьте, так будет лучше, Гастон.

Она протянула ему руку, и он приложился к ней так же почтительно, как будто он был мальчик, впервые целующий руку женщины. Яркие солнечные лучи освещали прелестное личико Беатрисы, и ее золотистая головка казалась окруженной ореолом. Гастон понял, что она ответила на его вопрос, но он не хотел мириться с таким ответом. В Падуе, в Вероне, где еще неизвестно, что ждет его впереди, могло легко случиться, что он снова очутится вблизи ее. Да, кроме того, разве весь мир не был к их услугам? Разве не от них зависело удалиться от шумного света в какой-нибудь укромный уголок и зажить там спокойной мирной жизнью? Он посмотрел опять Беатрисе в лицо, но выражение ее лица было серьезно, почти сурово. Он понял, что она теперь во что бы то ни стало разыщет Наполеона, хотя бы для этого ей пришлось объездить полсвета. Каждый час, каждая минута, между тем, приближали их к месту стоянки французских войск, где она должна была видеть много вещей, способных возмутить и взволновать ее. Опустошенная страна, обездоленный народ должны были быть ужасными свидетелями в ее глазах. Уже и теперь им стали попадаться навстречу бегущие крестьяне, старающиеся укрыться где-нибудь в дебрях лесов от безжалостного врага. Они увидели полуразрушенную церковь, на паперти которой валялись раненые и оборванные нищие. Гастон ждал, что она обратится к нему за разъяснениями и боялся ее вопросов, но когда, наконец, она действительно обратилась к нему с таковыми, он ответил ей совершенно откровенно.

— Так вот, значит, из-за чего ваши соотечественники избиваются у нас в Венеции? — спросила она его, и он без всякого смущения возразил ей:

— Война всегда безжалостна, я знаю, что все это ужасно, но не думайте, что ваши воины поступали лучше. Эти люди отказываются накормить голодных солдат, и вот на этой почве возникают все эти ужасы. Моро, по-видимому, прошел по этой местности, а, между тем, он — вполне порядочный человек. Моро никогда бы не допустил ничего подобного, если бы сами крестьяне не вызвали ненужной жестокости. Надо стараться смотреть на эти вещи со всех сторон, Беатриса.

— Я так и делаю, Гастон, — ответила Беатриса, — но все же я не верю в то, что жестокость эта была действительно необходима и неизбежна; крестьяне глупы, они иногда сами не знают, что делают. Неужели необходимо было сжигать все эти дома и выгонять на улицы беззащитных сироток? Нет, не говорите этого, Гастон, а то, в конце концов, мы еще поссоримся с вами.