Введя перед началом худсовета к Кузанову, я представил нового художника и, понизив голос, добавил с прискорбием:

- Он немой, Павел Эдуардович.

Кузанов мгновенно отреагировал, еще раз доказав, что недаром пользуется славой острослова и юмориста:

- Тогда, чур, будет мой!

- Вы не так меня поняли. Я хотел сказать... - начал было я.

- Я вас отлично понял, - перебил он меня. - Ну, а слышать-то он слышит?

- Со слухом все в порядке, - сказал я, несколько смешавшись. - А онемел он внезапно, после гриппа. Это у него должно пройти. А так, в остальном, все вполне в норме.

- Слава богу. Но мне помнится, э-э, э-э, вы говорили, что он хромой? вдруг осклабился главный, полуоборачиваясь к своему заместителю Крапиво. Хромой, не правда ли, Петр Сергеевич?

- Кх-м, - прокашлялся вместо ответа Крапиво.

- У него была сломана нога, это верно, - ответил я. - Он и теперь немного прихрамывает.

- Значит, хромой, немой, но вполне герой? - обратил наконец свой благосклонный взор Кузанов на дельфина.

Тот, не будь дурак, сразу уловил стиль главного редактора, всем сердцем воспринял его благожелательное барское хамство и решил подыграть ему: закивал головою, заулыбался во весь рот, разыгрывая простака, затем выпрямился и браво выпятил грудь.

- Молодчина, - одобрил его Кузанов. - Так и надо держаться, брат. Не унывать. Оптимистом быть. Как, Петр Сергеевич, подходит молодец? - вновь обратился он к заместителю.

Тот неопределенно, но вполне миролюбиво пошевелил бровями, побагровел, хмыкнул в кулак и, метнув беглый взгляд на главного, прохрипел:

- А что ж...

- Вполне наш, я считаю, - окончательно объявил свое решение Кузанов. Идите в кадры и скажите: в штат, - бросил он мне через плечо. - Парень рисует лихо.

Это была неслыханная удача! Чтобы вот так, с порога, и сразу в штатные художники! Я был, признаться, несколько удивлен и даже полагал, что за этим кроется какое-нибудь недоразумение или, может быть, начало непонятной мне интриги. Но дельфин воспринял все как должное. "А что, я ведь и на самом деле неплохой художник, - признался он, - и надо полагать, сэр, у вас такие на дороге не валяются". Я вначале, озабоченный загадочным ходом главной редакции, не обратил внимания на самодовольство дельфина, но когда он получил от меня серию заказных плакатов по охране природы, и действительно представил неплохие работы, и был хорошо принят с ними на худсовете, то окончательно зазнался, стал относиться ко мне покровительственно, весело свистел при встречах и фамильярно хлопал меня по плечу. И хотя жил он по-прежнему под Малым Каменным мостом, теперь часто отира.лся в редакции, где торчал целыми днями в коридоре, и смеялся, издавая резкий свист, в кругу лохматых, бородатых художников, рассказывающих вольные анекдоты.

Я уже почти перестал навещать его, как бывало на Якиманке или на Кадашевской набережной, и кончились наши приятные прогулки вдоль Москвы-реки. Но однажды дельфин исчез и долго не появлялся, я начал беспокоиться о нем, к тому же была тема, которую я хотел отдать именно ему: "Рыбные блюда - просто чудо!" - очередной шедевр текстовика Петра Сергеевича Крапиво. Так и не дождавшись дельфина, я поехал его искать. Долго прохаживался по набережной от Балчуга до "Ударника" и обратно, но тщетно; дельфина моего нигде не было. Когда я уже собирался уходить, раздался знакомый свист от реки, и, перегнувшись через парапет, я увидел внизу, под самой стенкой, своего приятеля. Он стоял по пояс в мелкой воде и делал мне какие-то таинственные знаки.

"Что случилось?" - спросил я. "Двигай к Берсеневской набережной", ответил он и, тотчас нырнув в воду, пропал из виду. Я прошел к Берсеневской и там, где был спуск к воде, к причалам речного .трамвая, снова увидел своего приятеля и смог подойти к нему вплотную. Он выглядел испуганным и растерянным. "Что случилось?" - снова спросил я. Высунувшись из воды, он протянул мне что-то, завернутое в мокрую бумагу. "На, возьми деньги, - торопливо произнес он, - и сбегай купи мне какие-нибудь брюки пятьдесят второго размера". "Зачем тебе понадобились брюки (мы давно перешли от английских условностей на простое московское "ты")?" - спросил я и с недоумением посмотрел на мокрый пакет с деньгами. "Не могу вылезти из воды, у меня выросли ноги", - был ответ. "Как так? Ноги?!" - "Да, ноги". - "Как же это могло случиться?" - "Не знаю, сказал он подавленно, - вероятнее всего, оттого, что я влюбился". - "В кого?!" - "В Таню Поломарчук", - последовал ответ. "Ну и что?" - недоумевал я. "А вот то... и ноги выросли". - "И, - начал я, вдруг озаряясь внезапной догадкой, но еще не в силах поверить себе, - и... что же?" - "Да", - произнес он стыдливым шепотом.

Тут меня разорвало на тысячи кусочков, я хохотал, бегая по плоту, как сумасшедший, прыгал, кувыркался через голову, свистал, верещал и все не мог успокоиться. Наконец я успокоился и, склонившись над понурым дельфином, произнес сакраментальное: "И ты, Брут..." Но сразу же осекся, увидев, что бедняга стоит в воде и плачет, роняя крупные, как орехи, слезы на свою белую грудь. "Ну полно, полно, дружок, плакать-то зачем? - стал я успокаивать дельфина. - Сейчас пойду и куплю тебе штаны". - "Иди, голубчик, - всхлипывая, отвечал он, - спасибо... и ремень купи, и ботинки... Я ведь думал, - продолжал он сквозь рыдания, - что вернусь когда-нибудь в море. А теперь..." - "Не стоит огорчаться, дельфин, - сказал я. - Не ты первый, не ты и последний. Все мы собирались когда-нибудь вернуться в море или в лес, а вместо этого покупаем себе штаны с ремнем или с подтяжками..."

Вот так и случилось, что вскоре дельфин женился на Тане Поломарчук, девице из подвала, где находился плакатный архив и склад для бумаги. Там, в теплых и душных катакомбах, едва освещенных редкими лампочками, среди стеллажей, шкафов и бумажных рулонов было подземное царство Татьяны, Киски, как ее звали художники. В этом подвальном помещении один черт, наверное, знал, где что расположено, какие таятся комнатки и переходы в зияющей тьме, но стоило сойти в подвал и позвать: "Кис-кис", - как из этой тьмы возникала Таня, в коротеньком синем халатике, под которым ничего не было, поджарая, с вертлявым корпусом, с буйными волосами, накрашенная под древних египтянок и, подобно им, склонная к свободному, безудержному гетеризму. В дни художественных советов всклокоченные мастера плаката, томящиеся перед беспощадным судилищем, то и дело сбегали, не выдержав нервного напряжения, по каменным ступеням в подвал, чтобы обрести там успокоение в магическом общении с Киской. И часто бывало, что вызываемый по списку художник не оказывался в зале заседаний, тогда Кузанов, весело осклабившись, командовал со своего председательского места: "Ну-ка, сбегайте кто-нибудь вниз".