Они направились к расположенному неподалеку от Милана замку Порто-Джовия — огромной крепости, выстроенной Джангалеаццо для того, чтобы защищать город от нападений извне, а себя — от нападений из города. Подъемный мост был опущен, и они въехали прямо во внутренний двор Сан-Донато, забитый солдатами и повозками с разнообразным снаряжением. Сюда, в замок, и на широкую равнину, начинавшуюся за его стенами, была стянута армия Фачино, который потратил не менее часа, объезжая ее ряды и отдавая необходимые распоряжения. Затем войска построились в длинную колонну, которая двинулась по дороге, уходившей на юг, в сторону Меленьяно.

Порядок движения армии был согласован заранее; Карманьола возглавил авангард из пятисот миланских ополченцев и трех сотен бородатых и коренастых немецких пехотинцев баварцев, швабов и саксонцев, вооруженных грозными пятнадцатифутовыми пиками и громко распевавших в такт ходьбе на своих варварских наречиях.

За ними следовал месье де Кадиллак с французской кавалерией: восемью сотнями всадников с пиками и двумя сотнями конных арбалетчиков, и их доспехи грозно поблескивали в кроваво-красном пламени бочек со смолой, освещавших место сбора армии.

Затем двигался невообразимо длинный обоз, состоявший из запряженных быками повозок, на которые были нагружены палатки, котлы и другая амуниция, в том числе большое количество баллист note 76 и иных осадных орудий, а также дюжина пушек.

Арьергард состоял из кондотты самого Фачино, увеличившейся после недавнего набора рекрутов до тысячи двухсот человек, и трехсот швейцарцев под командованием Вернера фон Штоффеля, из которых сотня была вооружена арбалетами, а остальные — короткими, но чрезвычайно эффективными в ближнем бою алебардами.

И только когда тьма поглотила последнего пехотинца, а песню марширующих во главе колонны германцев заглушил ровный строевой шаг швейцарцев, Фачино тронул коня и поехал вслед своей армии вместе с несколькими адъютантами и личными телохранителями, всегда сопровождавшими его в походе.

К полудню следующего дня, когда Меленьяно остался далеко позади, они остановились в деревушке Оспиталетто, преодолев за один переход двадцать пять миль. Нельзя было рассчитывать на подобный темп продвижения в дальнейшем, но Фачино спешил достигнуть южного берега реки По прежде, чем там окажется Буонтерцо. Поэтому, оставив армию отдыхать в Оспиталетто, он с пятьюстами всадников доехал до Пьяченцы, рассчитывая с этим отрядом удержать при необходимости мост через реку до подхода основных сил.

В Пьяченце, однако, они не обнаружили никаких признаков противника, а Скотти — тиран этого недавно отколовшегося от Миланского герцогства города — неожиданно оказался их союзником. Дело в том, что Буонтерцо прислал Скотти требование обеспечить ему свободный проход через мост, а последний соглашался на это только при выполнении ряда условий. Тогда Буонтерцо пригрозил, что добьется прохода через мост силой, а по пути разграбит город. Так что перепуганный Скотти был только рад пропустить войска Фачино, которые должны были служить своего рода щитом между ним и армией Буонтерцо.

На другой день благополучно переправившаяся через реку По армия Фачино достигла левого берега небольшой речки Нуре неподалеку от Эмилианской дороги. Он сжег мост через речку и стал ждать Буонтерцо, который, как сообщала разведка, находился в десяти милях от него, в местечке Фьоренцуола, тоже расположенном на Эмилианской дороге.

Однако Буонтерцо не двинулся прямо на них, а сместился к югу и, преодолев гряду невысоких холмов, спустился в долину Нуре, угрожая флангу Фачино.

Этим началась затянувшаяся на целую неделю серия переходов, маршей и контрмаршей, постепенно уводившая их на юг и напоминавшая игру в прятки, так что за все это время обе армии даже ни разу не оказались в поле зрения друг друга.

Поначалу это озадачило Беллариона, недоумевавшего, почему военачальники, желавшие поскорее разгромить один другого, с такой настойчивостью избегают сражения. Но вскоре он понял причину, принуждающую их к этому: обе армии состояли в основном из наемников, которые сражались ради денег и меньше всего хотели убивать или быть убитыми. За пленника всегда можно было получить выкуп, забрать его лошадь и оружие, а с убитого не всегда даже имело смысл снимать изрубленные доспехи. Поэтому наемники требовали от своих командиров достигать такого стратегического преимущества над противником, которое делало бы всякое сопротивление бессмысленным и вынуждало его сдаться в плен. Единственное исключение из этого повсеместно используемого правила составляли равнодушные к кровопролитию швейцарцы, но их было мало в войсках Фачино и совсем не было у Буонтерцо.

После недели бесконечных маневров обе армии занимали почти что исходные позиции: Буонтерцо вернулся в Фьоренцуолу, надеясь выманить Фачино на открытую равнину, а последний терпеливо ждал в Сан-Николо.

Такое положение сохранялось три дня, когда пришли известия, что Буонтерцо переместился на восемь миль, в Аггацано. Подозревая, что он хочет форсировать реку Треббию у местечка Страделла и вторгнуться на территорию Миланского герцогства, Фачино решился на немедленные действия, рассчитывая при этом оказаться в стратегически выигрышной позиции.

Утром десятого мая в доме, служившем штаб-квартирой Фачино, собрались офицеры: Франческо Бузоне Карманьола, Кенигсхофен, командир немецких пехотинцев, швейцарец Вернер фон Штоффель и месье де Кадиллак. На поверхности стола Фачино углем набросал карту, грубую, но достаточно точную; присутствовавший на совете Белларион уже несколько раз за последнюю неделю видел подобные карты и успел научиться легко читать их.

Держа уголек в руках, Фачино изложил диспозицию:

— Буонтерцо находится вот здесь, и скорость, с которой он движется из Фьоренцуолы, заставит его остановиться на отдых вот тут, какую бы цель он ни ставил перед собой.

— И он хорошо защищен от атаки с равнины, — вмешался Карманьола, цветущий, уверенный в себе молодой человек. — Он может покатиться из Аггацано вниз по склонам холмов словно лавина.

— Не надо перебивать меня, Франческо, — сухо сказал Фачино. — Тем более что вы говорите очевидные вещи. И потом, я отнюдь не собираюсь атаковать его по фронту, а хочу лишь создать видимость атаки. Вот мой план: мы разделим армию на две части; одну из них, состоящую из французской кавалерии, городского ополчения и немецких пехотинцев, возглавите вы, Франческо, и двинетесь с ней прямо на Аггацано. Своими действиями вы отвлечете внимание Буонтерцо, и он застрянет вот в этом месте, — он ткнул углем в стол. — Я же вместе с другой частью армии марширую вверх вдоль Треббии до Траво и, совершив оттуда бросок через гряду холмов, атакую лагерь Буонтерцо сверху. В этот момент ваш отвлекающий маневр превращается в настоящую атаку, и Буонтерцо оказывается зажатым с двух сторон.

Собравшиеся капитаны одобрительно закивали головами. С легкой улыбкой на устах Фачино посмотрел на них.

— Наша позиция как нельзя лучше подходит такому маневру, — торжествующим тоном произнес он.

И тут, неожиданно для всех, Белларион, новичок в военном искусстве, осмелился высказать критическое замечание:

— Однако его слабость заключается в предположении, что позиция Буонтерцо останется неизменной до тех пор, пока обе части армии не вступят в сражение.

У Карманьолы от изумления отвисла челюсть, Кенигсхофен и де Кадиллак высокомерно посмотрели на Беллариона, осуждая его неслыханную дерзость, и даже Фачино пренебрежительно рассмеялся. Один Вернер фон Штоффель, с которым у Беллариона за месяцы пребывания в Аббиатеграссо установились дружеские отношения, ничем не выразил свои чувства.

Однако Фачино все же снизошел до объяснения:

— Мы должны двигаться с такой скоростью, чтобы у него не осталось времени для маневра. Только необходимость дать отдых своей армии заставила его занять столь сильную позицию. Но эта сила обернется его слабостью, когда мы захлопнем ловушку.