Единственным штрихом, смягчавшим суровость интерьера, был аромат лепестков лимонной вербены и розмарина, которые вместе со свежесрезанными камышами укрывали земляной пол.

Карманьола, эффектно смотревшийся в малиново-голубом камзоле и украшенной самоцветами шапочке, оккупировал кресло и своим присутствием, казалось, заполнил все пространство комнаты. Штоффель, Кенигсхофен, Джазоне Тротта и Вужуа, командир бургундцев, разместились позади него на деревянных табуретах, своими скромными одеждами как бы оттеняя великолепие наряда Карманьолы. А Белларион устроился на краешке скамьи, на которой в одиночестве восседал Фачино и суровым голосом излагал послам условия капитуляции города.

— Синьор граф Павии не намерен слишком строго штрафовать своих алессандрийских подданных, если они докажут свою верность. Он понимает, что они стали жертвами принуждения, и вполне будет удовлетворен выплатой пятидесяти тысяч золотых флоринов, с тем чтобы покрыть расходы на организацию военной экспедиции.

Послы с заметным облегчением вздохнули, но Фачино еще не закончил.

— Что же касается меня, — продолжал он, — то я требую еще пятьдесят тысяч золотых флоринов, чтобы раздать их своим людям как выкуп за предохранение города от разграбления.

— Сто тысяч золотых флоринов! — в ужасе вскричал один из послов. — Но это…

Фачино поднял руку, требуя тишины.

— Что же касается синьора Виньяте, то ему разрешается завтра, до полудня, вывести свою армию из Алессандрии, но он должен оставить в городе оружие, доспехи, лошадей, быков и всю военную амуницию. Далее, он подписывает обязательство выплатить сто тысяч золотых флоринов от себя лично или от имени коммуны города Лоди синьору графу города Павии в качестве контрибуции за ущерб, нанесенный ему оккупацией Алессандрии. И синьор Виньяте соглашается на размещение и содержание в Лоди двухтысячной армии до тех пор, пока контрибуция не будет выплачена, причем, если выплата будет задержана более чем на месяц, оккупационная армия сама соберет ее, разграбив город.

— Это чересчур тяжелые условия, — пожаловался офицер Виньяте, коренастый, чернобородый малый по имени Корсано.

— Зато они смогут привести синьора Виньяте в чувство, — поправил его Фачино, — и он наконец поймет, что разбой не всегда является выгодным делом.

— Вы думаете, он согласится? — свирепо спросил Корсано.

— Если у него есть альтернатива, пускай он воспользуйся ею, — мрачно улыбнулся Фачино. — Но дайте ему понять, что эти условия действуют только двадцать четыре часа. По истечении этого срока я не позволю ему отделаться так легко.

— Легко? — негодующе вскричал Корсано и, наверное, добавил бы кое-что еще, если бы ему позволили.

— Вы свободны, — отрезал Фачино, давая понять, что разговор окончен.

Однако Виньяте не появился ни на другой день, ни через два дня, ни через две недели. Время стало работать уже против самих осаждающих, и нетерпение Фачино возрастало с каждым днем, особенно после того, как приступ подагры приковал его к постели в этом безрадостном крестьянском домике в Павоне.

— Пропади я пропадом, если я понимаю, почему они держатся до сих пор! — как-то раз воскликнул он в присутствии своих офицеров. — Армия в две тысячи человек должна подчистить все припасы в Алессандрии за одну неделю.

— Клянусь, если осада затянется, мы сами начнем голодать, — ответил ему Джазоне Тротта, на людей которого была возложена обязанность нести интендантскую службу. — Мои всадники опустошили все на добрых десять миль окрест.

— Непостижимо, чем только они питаются, — добапил Кенигсхофен, задумчиво поглаживая свою рыжую, внушительную бороду.

— Именно это меня и беспокоит! — воскликнул Фачино. — Их наверняка снабжают извне.

— Но это невозможно! — горячо воскликнул Карманьола, отвечавший за надежность расставленных вокруг города кордонов.

— Это единственное, что приходит в голову, — задумчиво произнес Белларион. — Не едят же они друг друга.

Голубые глаза Карманьолы, услышавшего в его словах еще один намек на недостаточную бдительность его солдат, злобно блеснули.

— Вы говорите загадками, — пренебрежительным тоном произнес он.

— Я совсем забыл, что вы не мастер разгадывать их, Франческо, — не повышая голоса, парировал Белларион.

— Черт возьми, что вы имеете в виду? — воскликнул Карманьола, тяжело поднимаясь с кресла.

Но тут до ушей Фачино долетел далекий торопливый стук копыт.

— Тише вы, телята! — рявкнул он. — Вы слышите? Кто может ехать сломя голову в такой час?

Стояла душная безветренная июльская ночь, и окна в доме были распахнуты настежь.

— Это не из Алессандрии, — сказал Кенигсхофен, прислушавшись.

— Конечно, нет, — буркнул Фачино, и в комнате воцарилось напряженное, выжидательное молчание.

Карманьола подошел к двери и настежь распахнул ее. Всадники уже въехали на деревенскую улицу и, заметив его высокую фигуру в освещенном изнутри дверном проеме, чуть притормозили лошадей.

— Нам нужен синьор Фачино Кане, граф Бьяндратский, — на ходу выкрикнул один из них. — Где его можно найти?

— Здесь! — заорал в ответ Карманьола, и из-под лошадиных подков посыпались искры, когда всадники резко осадили своих скакунов.

Глаза Фачино Кане расширились от изумления, когда в закутанной в плащ фигуре, возникшей на пороге комнаты, он узнал свою жену, но еще больше он удивился, увидев сопровождавшего ее Джованни Пустерлу да Венегоно, двоюродного брата того самого Пустерлы, который был кастеляном в Монце и которому Джанмария приказал отравить свою родную мать.

Пытаясь замаскировать матереубийство, Джанмария обвинил в нем своего чересчур верного кастеляна, казнил его без суда и следствия, а затем поклялся стереть с лица земли весь род Пустерла; так что тот затравленный гончими несчастный, повстречавшийся Беллариону на заливных лугах возле Аббиатеграссо, был пятой невинной жертвой герцога. Джованни Пустерла был среднего роста и крепкого телосложения, черноволосый, но с густой проседью, хотя ему едва перевалило за тридцать; высокий прямой нос и сверкавшие неуемной энергией темные глаза, посаженные, пожалуй, чересчур близко к переносице, придавали его гладко выбритому лицу горделивое и решительное выражение и с первого взгляда внушали к нему невольное уважение.

Фачино грубовато, по-солдатски приветствовал их, и в его интонациях сквозили вопросительные нотки.

— Ты хвораешь, Фачино! — озабоченно устремилась герцогиня к мужу, сидевшему на скамье и вытянувшему на ней свою больную ногу, и наклонилась к нему для поцелуя.

— Это не имеет значения, — раздраженно ответил он, недовольный тем, что она отвлекалась на такие пустяки, однако его лицо все же несколько прояснилось. — Как ты оказалась здесь, Биче, да еще вместе с Венегоно?

— Ты удивлен? — ответила она вопросом на вопрос. — Будь уверен, что этого никогда бы не произошло, если бы ты хоть изредка прислушивался ко мне.

— К черту лирику! Объясни мне, почему ты здесь?

Она секунду помедлила и затем повернулась к своему спутнику.

— Скажите ему, мессер да Венегоно.

— Мы здесь для того, чтобы сообщить вам о том, что происходит в Милане, — немедленно ответил тот, оживленной жестикуляцией и постоянной сменой выражения лица выдавая импульсивность своей натуры.

— Вам ничего не известно об этом, синьор?

— Каждую неделю я получаю депеши от его высочества, и в них нет никаких тревожных известий.

— А вы не в курсе, что Малатеста Пандольфо и его брат Карло находятся в Милане с пятитысячной армией?

— Они осаждают Милан? — откровенно удивился Фачино.

При этих словах графиня горько рассмеялась и Венегоно присоединился к ней.

— Как бы не так! Герцог сам пригласил их туда. Второго числа этого месяца синьора Антония Малатеста и Джанмария сочетались браком, и ее отец был назначен наместником Милана.

В комнате воцарилась гробовая тишина. Новость показалась всем чересчур невероятной, и Фачино первым выразил сомнения в ее истинности.