— Боже мой, избавьте меня от ваших предположений! — воскликнул он.

— По каждому поводу вы надоедаете своими незрелыми суждениями умудренным военным опытом людям.

— Тогда, на Треббии, он оказался прав, — заметил Кенигсхофен, — и, может статься, не ошибается и сейчас.

— И, уж во всяком случае, было бы безумием штурмовать Алессандрию, если существуют хоть малейшие сомнения насчет состояния, в котором находится ее гарнизон, — добавил Тротта, лучше их всех знакомый с укреплениями города.

— Но как мы можем разрешить их? — поинтересовался Карманьола, опасавшийся, что задержки могут лишить его желанного первенства.

— Именно этот вопрос нам следует обсудить в первую очередь, — не повышая голоса, проговорил Белларион.

— Обсудить? — Карманьола хотел было продолжить, но Фачино, подняв руку, заставил его замолчать.

— Да, — сказал кондотьер, — ситуация полностью изменилась после того, что сообщил Белларион, и нам придется заново изучить ее.

— Но Белларион мог ошибиться, — не унимался Карманьола, — в конце концов, этого свидетельства…

— …и не требовалось, — не дал ему закончить Белларион. — Если бы положение Виньяте действительно было критическим, он непременно предпринимал бы отчаянные попытки вырваться. Однако, сумев организовать снабжение армии извне, Виньяте решил своим бездействием усыпить нашу бдительность и спровоцировать штурм, отбив который он тут же выйдет со всей своей армией из города, чтобы довершить наш разгром.

— Как гладко у вас все получается! — усмехнулся Карманьола. — Достаточно было увидеть потерянную подкову и немного просыпанной муки,

— он резко повернулся к своим товарищам и широко раскинул руки, — Послушайте-ка его! Поучитесь своему делу, синьоры! Школа мессера Беллариона открыта для всех желающих.

— Действительно, она не повредила бы вам, — вмешался Фачино, и изумленный Карманьола замер на месте с раскрытым ртом. — Белларион привел достаточно веские аргументы, чтобы убедить дюжину таких, как вы. Да когда я сам слушал его — о Боже! — я спрашивал себя, не страдает ли моя голова от мигрени? Продолжай, Белларион. Что ты хочешь еще сказать?

— Ничего более до тех пор, пока мы не перехватим хотя бы один обоз, подвозящий им припасы, но для этого надо удвоить или утроить силы Штоффеля.

— Хорошо, расскажи, как ты планируешь эту операцию, — попросил Фачино.

Белларион взял в руки уголек и набросал на крышке стола чертеж, поясняющий его замысел.

— Вот тут идет тропинка. Обоз не может уклониться от нее более чем на четверть мили ни в какую сторону, потому что вот здесь течет Танаро, а вот тут — еще одна речка, густо заросшая по берегам молодыми тополями. Я расставлю солдат сплошной цепью, которую изогну между речными берегами так, чтобы концы ее успели сомкнуться и взять обоз в кольцо, если он все-таки появится, и никто из погонщиков не ускользнет и не поднимет тревогу.

Фачино одобрительно кивнул, и на его лице промелькнула улыбка.

— Есть ли другие мнения? — обратился он к своим офицерам.

— План хорош, как и любой другой, — отозвался Карманьола, не желавший признавать свое поражение. — И если вы одобряете его, синьор, я велю сделать необходимые приготовления.

Однако Фачино колебался.

— Я думаю, — после небольшой паузы заметил он, — что этим делом займется Белларион.

Ближе к вечеру Белларион вновь появился у Штоффеля в Касальбальяно, и на этот раз вместе с ним прибыли двести немцев из отряда Кенигсхофена. Около полуночи Белларион расположил своих людей полукругом по обе стороны тропинки, ведущей от Касальбальяно к Алессандрии, а сам занял позицию в центре.

С монферратских холмов вновь приближалась гроза, небо было сплошь затянуто тучами, и густая мгла окутывала все вокруг, но Белларион велел солдатам залечь, чтобы вспышки молний случайно не обнаружили их присутствие.

Время шло, и Белларион начинал уже сомневаться в успехе сегодняшнего предприятия, как вдруг до его слуха долетел приглушенный топот копыт, и буквально через несколько секунд в темноте замаячили призрачные контуры мулов, направляющихся в сторону Алессандрии.

Обоз успел миновать линию кордонов, и ведший его проводник уже считал себя в безопасности, как вдруг путь им преградила словно выросшая из-под земли человеческая стена. Он рванул поводья, разворачивая шедшего первым мула, и с криком: «Засада! » — бросился назад, но лишь для того, чтобы наткнуться на другой заслон, так же молчаливо наступавший на них с копьями наперевес. Через несколько секунд все было кончено; Белларион велел зажечь фонари и в их свете осмотрел попавшую им в руки добычу: два десятка мулов с огромными корзинами, свисающими у них по бокам, и полдесятка погонщиков, которых возглавлял высокий бородатый малый с изъеденным оспой лицом. Понимая тщетность всякого сопротивления, они угрюмо стояли, и каждый из них словно уже чувствовал, как на его шее затягивается петля.

Белларион велел отправить пленников под сильным конвоем в Касальбальяно, сотню швейцарцев оставил охранять мулов на том самом месте, где их захватили, а немцев отпустил на свои квартиры.

Через полчаса на кухне крестьянского домика на окраине Касальбальяно, в котором Штоффелъ временно устроил свою резиденцию, Белларион приступил к допросу пленников.

Он начал с их вожака, которого с крепко связанными сзади руками ввели двое швейцарцев, и, внимательно всмотревшись при свете свечи в бледные, изрытые оспой черты его лица, воскликнул:

— Мне кажется, мы где-то уже встречались… — Он запнулся и на секунду задумался. — Да, я вспомнил, мы вместе шли в Касале. Если бы не борода, я сразу узнал бы тебя, Лорендзаччо из Трино.

Глазки-бусинки разбойника испуганно моргнули.

— Верно. Но я был тогда вашим другом, и если бы не этот проклятый крестьянин…

— Молчать! — резко оборвал его словоизлияния Белларион.

Затем он поставил свечу на стол, уселся в стоявшее рядом кресло и глубоко задумался. Лорендзаччо с опаской наблюдал за ним, и от его взгляда не укрылось богатство его наряда и ощущение власти, которой этот робкий воспитанник монастыря, год назад случайно повстречавшийся ему на пути, был теперь наделен. Так что, из опасения вызвать его гнев Лорендзаччо счел за лучшее воздержаться от философских высказываний о превратностях человеческой судьбы.

Внезапно Белларион поднял голову и в упор взглянул на него.

— Ты знаешь, что тебя ждет?

— Я рисковал, но… — бандит не закончил фразу, и по его телу, несмотря на удушающую жару, пробежала дрожь.

— Веревка, друг мой. И пусть у тебя не остается сомнений на этот счет.

Лорендзаччо пошатнулся, словно у него подкосились ноги. Стражники поспешили поддержать его, и Белларион, наблюдая за этой сценой, едва заметно улыбнулся. Затем он вновь задумался, подперев рукой подбородок, и в комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием фитиля горящей свечи да хриплым, взволнованным дыханием пленника.

Наконец Белларион заговорил:

— Ты сказал, что был моим другом, однако это не помешало тебе украсть все мое имущество. И тем не менее я не исключаю возможности, что, не разлучи нас обстоятельства, ты вернул бы мне украденное.

— Непременно! Непременно, клянусь Матерью Божьей! — поторопился заверить его пленник.

— Предположим, что я оказался достаточно наивен, чтобы поверить тебе. Запомни: твоя жизнь зависит от этой веры. Ты был инструментом, избранным судьбой, чтобы определить мой путь, и поэтому я хочу остаться твоим другом, но сначала…

— Господь вознаградит вас за это! Господь…

— Молчать! Не перебивай меня. Сначала мне надо убедиться, что ты остался верен дружбе.

— Но как я смогу доказать это? — смешался Лорендзаччо.

— Ты должен правдиво и четко ответить на мои вопросы. Этого будет вполне достаточно. Но если я замечу хотя бы намек на двусмысленность в твоих ответах, могу обещать тебе, что перед своим концом ты успеешь не раз пожалеть о своем появлении на свет Божий. Будь откровенен со мной, и ты сохранишь жизнь, а потом обретешь и свободу.