– Сейчас будем пролетать потухший вулкан…

Бегу к пилотам глядеть на потухший вулкан. А после Дели появилась забота: надо передавать в редакцию сообщения о полете. Бухгалтер с обычной щедростью на телеграф выдал почти копейки. На эти деньги с дороги в газету можно послать только привет. Иду к летчикам.

– Может, прямо с борта можно передавать?

– Попробуем.

Передать с борта даже десяток слов – дело нелегкое. Радистам Аэрофлота в Москве не до газетчиков. У них беспрерывная связь с множеством самолетов. Но наш радист Коля Старков выходит сияющий:

– Связался с Мирным. Будут брать телеграммы.

Представляете путь: Индия – Мирный – Москва! Радиоволны должны пробежать над Землей двадцать пять тысяч вёрст. Стараюсь экономить слова. Но менее сотни не получается. С замиранием сердца прислушиваюсь, как пищит аппарат в кабине у летчиков. Наконец Коля выходит и поднимает кверху мои листки. Все, кто летит в самолете, облегченно вздыхают: передал.

Теперь можно пару часов до Рангуна поспать. Но опять что-то там внизу проплывает. Толкают: смотри, смотри!

Рангун. Дорога в город. Зеленый дым молодого бамбука. А выше его – многоэтажная зелень. Кажется, город построен только из зелени. Но вот сверкнул золоченый шпиль, и ты узнаешь знакомую по рисункам и фотографиям золотую Рангунскую пагоду. Еще пагода, еще. Да сколько их?!

Девушка-проводник улыбается.

– Рядом с Рангуном есть город одних только пагод. Каждая семья считала своим долгом подарить богу пагоду. Богатый дарил пагоду со шпилем до облаков. Бедный… Вот как раз такая, смотрите.

Остановились у храма, верхушку которого можно было потрогать ладонью. Все пагоды одной формы: вытянутый колокол.

У пагод и всюду на улицах ходили монахи в желтых, похожих на мешки одеяниях, с горшками для сбора пожертвований. Монах окружен уважением. Каждый мужчина в Бирме хоть один день в жизни бывает монахом.

Бирманцы дружелюбны, общительны. Мужчины и женщины ходят в одинаковых «юбках» с расшитой вещевой сумкой через плечо. Живые черноглазые ребятишки расписаны черной и розовой краской. Губы, брови, пальцы на руках и ногах – все разукрашено. (В восемнадцать лет девушки перестают краситься.)

И тут торговцев больше, чем покупателей. Бесчисленные лавочки на тележках. Спускается синяя ночь над Рангуном. Не спят только идущие, как тени, монахи и торговцы с тележками. Я вышел пройтись по дороге за город. Всюду огоньки этих тележек. Тишина. Стрекочут в бамбуковых зарослях цикады и мерцают тихие огоньки. Ни одного покупателя. Возвращаясь назад, купил пакетик с земляными орехами. Старуха продавщица аккуратно положила на ладонь медную сдачу и опять приняла позу терпеливого ожидания.

Самолеты наши обычные, только сверху на них красная полоса и надпись: «Полярная авиация». А внутри между передними и задними креслами, – большие желтые баки: запасное горючее.

Установился свой самолетный быт. Сидим в трусах и майках. Еда, домино, книжки. У каждого свои страсти. Я копаюсь в блокноте, бегаю к летчикам. Мой сосед метеоролог Герман Максимов не отрывается от окошка, то и дело вскрикивает: «Речка, речка, ну точно, как ящерица!» – и снимает землю любительской кинокамерой. Во время посадок и взлетов Герман хватает в руки маленький узелок. Там какой-то странный прибор, его предстоит испытать в Антарктиде. (В другом самолете такие же муки выносит гляциолог Зотиков Игорь. В Ташкенте он купил два арбуза – «Антарктиде в подарок» Представляете, как арбузы могут кататься по самолету!) На последнем кресле сидит самый молодой из полярников – Леонид Емельянов. В домино не играет, анекдотов не рассказывает, потрепанную книжку «И один в поле воин» даже не полистал. Пишет и пишет. Догадываюсь: было трогательное расставание. Она сказала: «Леня, чтоб каждый день по письму». И он пишет, немного смущаясь дружелюбных смешков. Самый старший из нас, бетонщик Иван Гаврилович Карпушов, с любопытством разглядывает на свет американские доллары.

– А вдруг вот эта бумажка была в руках у самого главного миллионера, а? Чудеса!

Иван Гаврилович не пьет, не курит, приценяется к японским транзисторам. Наконец купил. Гляжу, сидит с отверткой, вздыхает.

– Что вы, Иван Гаврилович?

– Японские, японские… Я думал, черт посажен в эту коробку. Все то же, что и у нас. Качество другое! Вот ты, журналист, ответь мне: ну по-че-му качество другое?..

Ночью проснулись от сильной качки. Глянули в окна – звезды, лунные блестки на темной воде. Протираем глаза. В дверях стоит наш капитан Михаил Протасович.

– Это я крыльями покачал – разбудить вас. Пролетаем экватор.

Выдает нам дипломы и значки, на которых в металле увековечен бог Нептун с крестьянскими вилами. Моряки, утомленные однообразием моря, придумали этот веселый праздник. Теперь праздник живет и на суше и в небесах. Три года назад мы с другом переезжали экватор в Африке. Палкой провели полосу на дороге, прыгали через экватор и вылили друг на друга по кружке воды, хотя в пути на учете был каждый глоток. А сейчас под нами сплошная вода. Впрочем, только слева по борту. Справа – остров.

– Суматра… – говорит штурман.

Индонезия. Страна островов, влажной жары, сказочной природы. Страна рыбаков, ярких цветов и птиц, нежных душевных песен.

Дорога длиной в сто пятьдесят километров по острову Ява к поселку с поэтичным названием Чибулан, что значит «холодный месяц». Шофер-индонезиец гонит как ошалелый, не соблюдая никаких правил. На минутку остановился поглядеть на только что вдребезги разбившийся грузовик, покачал головой и опять гонит. Мелькают по сторонам базарчики – горы кокосовых орехов, ананасов, плодов хлебного дерева, свежая рыба в корзинах… В стороне от дороги террасы посадок риса – сверкает вода на солнце… Ущелье с каменистой рекой. Еще река, но текущая уже в красноземе и потому мутно-красная… Пальмы. Бамбук. Пышные, со шляпу величиной, цветы. Аккуратные домики. И опять поля: кукуруза, маниока, лук, редис, перец. Бешено мчится автобус. Проплыли вдали невысокие округлые горы с мягкой зеленью и сизыми облаками. Деревенька с домами, похожими на корзины. Стая белых птиц на болоте.

Стоп – Чибулан!

Недорогая гостиница. Бассейн с прозрачной, неестественно синей водой. Бултыхаемся. Китаец, хозяин гостиницы, кормит нас острой, из фасоли и птицы, едой. Ставит на стол бананы. Смертельно усталые, валимся на кровати в клетушках из легкого тростника. Просыпаюсь от шороха. По стене бегают ящерицы. На тумбочке, где лежат фотокамеры, огромная крыса доедает банан…

Обратно едем с тем же сумасшедшим шофером. У нас бы ему – до первого встречного милиционера. А тут ничего. Ездят, между прочим, в Индонезии так же, как в Индии, Австралии и в Новой Зеландии, – по левой стороне улицы: порядок, установленный при англичанах.

И до чего же приятно ходить пешком! Можно сесть на траву, потрогать ладонью землю. После самолетной качки земля тоже качается. Наступаешь, а земля прогибается. Думал – у меня одного. Забеспокоился даже – не хватало заболеть в дороге. Смотрю, и сосед осторожно наводит справку:

– Чего-то земля из-под ног убегает?

Пять часов ходили в знаменитом ботаническом парке острове Ява. Все, что растет в тропическом поясе нашей планеты, собрано в этом саду. Любопытно узнать, что и как называется. Но беда: в школе на уроках английского языка потихоньку я читывал книжки «про жаркие страны». Теперь вот, в жаркой стране, ищу в разговорнике подходящее слово. Но вот удача: в саду работает ленинградский профессор-ботаник Михаил Семенович Яковлев. Сидим говорим и не можем наговориться под деревом толщиной… ну с чем бы сравнить? Мы кажемся муравьями возле этого великана на который опирается индонезийское небо.

А рядом деревья какао, фикусы ростом с большую сосну лианы, растение виктория-регия – листья-сковородки размером с хороший стол. Большие птицы сидят на листе, а он даже краем не черпает воду. Пятнадцать тысяч растений собрали сюда из тропиков Африки, Австралии, Южной Америки. Сколько земли надо объехать, чтобы увидеть эти зеленые чудеса! А тут все под рукой. Спускаемся с Михаилом Семеновичем в ложбину и садимся под деревом. Каким бы вы думали?