В трактире было сумрачно, дымно и неожиданно уютно. Играла тихая музыка. Кабак небольшой, но позади главного зала, находились, скорее всего, и другие, под заказ. Мурманцев заметил несколько дверей. К одной из них пробирался объект. Пару раз его окликнули от столиков и назвали Петром Иванычем. Он сердито отмахивался: «Потом, потом».

Мурманцев сел за пустой столик в углу у входа, чтобы видеть весь зал. К нему подлетел официант:

– Чего желаете?

Мурманцев был сыт по горло – объелся в кондитерской пирожными, тем не менее пожелал «Нарзан» и салат из сладкого перца. Потом стал разглядывать публику. Внимание привлек одиноко сидящий у дальней стены человек немного мрачного и раздерганного, явственно одухотворенного вида. Мурманцев сразу понял, что это поэт, и даже попытался вспомнить, где его видел раньше. Одухотворенный человек курил сигарету, на столе перед ним стояла переполненная пепельница, ополовиненная бутылка «Смирновской» и большая хрустальная бадья с салатом. Бросив окурок, поэт налил стопку, выпил и зачерпнул ложкой салат. Потом повел головой, угрюмо оглядывая зал, ничего интересного не нашел и зажег следующую сигарету.

В десяти метрах от огорченного поэта сидела компания, сдвинув столики. Главенствовал в ней небольшой, но вальяжный, франтовато одетый человечек с крупным носом, бегающими глазами и громким голосом. Остальные тоже выглядели типичными богемными экземплярами. То ли газетными литераторами, то ли живописцамиэкспериментаторами, то ли разорившимися меценатами. На худой конец построчно оплачиваемыми критиками. На столиках между ними стояло несколько штофов и пара графинчиков. Компания о чемто спорила, Мурманцев не стал вникать.

Несколько человек за другими столиками просто насыщались. Может быть, они и имели какоето отношение к миру искусства и его маргиналий, но ничем этого не выдавали.

Ведомый Петр Иваныч быстро вернулся из задних комнат и плюхнулся на стул чуть в стороне от дискутирующих служителей питейных муз. Щелкнул официанту и заказал «как обычно».

Мурманцев встал и двинулся к стойке бара.

– Скажика, любезный, где тут уборная?

– А вот там, сударь. – Улыбчивый юноша в очечках показал направление.

– Там? – переспросил Мурманцев, как будто удивившись. – А тогда что там? – Он ткнул двумя пальцами в сторону двери, за которую наведывался объект.

– Там у нас, сударь, отдельный кабинет для господ, желающих конфиденциальности. У нас таких несколько.

– Угу, – сказал Мурманцев и посмотрел на объект. Тому уже подали тарелку лапши под соусом и запотевший шкалик водки. Петр Иваныч принялся уплетать лапшу с таким азартом, что Мурманцев почти слышал хруст у него за ушами. – А скажика еще, любезный, где я мог видеть вот этого почтенного господина?

– Не имею представления, сударь, – улыбнулся юноша. – Петр Иваныч известный человек.

– Неужто писатель?

– Что вы, сударь, господин Лапин чиновник театральных дел. А кроме того, он телепат.

Мурманцев заинтересовался.

– Как? В самом деле?

На лице юноши снова всплыла счастливая улыбка.

– По крайней мере, он сам в этом уверен. Хотите фокус, сударь?

– Нука, нука.

– Сейчас я ему мысленно радирую.

Юноша повернулся к господину Лапину и позвал:

– Петр Иваныч.

Театральный чиновник с трудом оторвался от лапши и недовольно поглядел на него.

– Ну чего тебе? – Потом скользнул взглядом по Мурманцеву и проворчал: – Часы у тебя над головой, дурень.

– Видали? – Юноша тихонько смеялся.

– Ты спросил у него, сколько времени? – Мурманцев притворился наивным.

– Как бы не так. Просто Петр Иваныч очень хороший физиогномист. Он увидел вас и решил, что я показываю вам его телепатические способности. А про время – это самый распространенный вопрос, первое, что приходит на ум. Вот он и ответил на него.

– А о чем ты думал ему на самом деле?

Юноша улыбнулся еще шире.

– Я сказал ему, что он надутый фазан. Немножко другими словами. И еще, сударь, – юноша помедлил и доверительно понизил голос, – не садитесь с ним за карточный стол. Обдерет до нитки.

– Что так? Передергивает?

– Ни в коем случае. Петр Иваныч честный человек. Но он будет угадывать по лицу, какие карты у вас на руках. Он очень талантливый, наш Петр Иваныч.

Господин Лапин тем временем откушал и присоединился к галдящей подвыпившей компании. Мурманцев вернулся к своему салату из красного перца. Прислушавшись, он с некоторым огорчением обнаружил, что питомцы муз подвергают обстоятельному разбору достоинства и недостатки обслуживания в доме терпимости, который держат обосновавшиеся в городе японцы.

– Японки – лучшие в мире профессионалки, – настаивал один. – Вообще самураи – гении секса.

– Я слышал, они себе между… ну, вы понимаете… разные приспособления вставляют.

– Например, зубы, – гоготнул ктото. – Не ходи к ним, Жорж, откусят.

– Империя Техно, – поддакнул другой. – У них на такое фантазия хорошо работает.

– А правда, что у них гетеросексуальные отношения преследуются законом?

– Страна однополой любви. Очень романтично, я бы сказал…

– Нет, правда? А откуда они детей берут?

– В пробирках делают.

– О, желтолицые рабы любви! – продекламировал, подвывая, худосочный рифмоплет с растрепанным чубом на глазах. – Сколь неги темной в ваших позах! Сколько блаженства в узких бедрах! Грудей всхолмленья, и огнедышащее жерло в курчавых облаках томленья!

– Это что за размер, Аркадий? – спросили виршеплета, хохоча и хлопая его по плечам.

– Мой собственный! – победно возгласил Аркадий. – Не чета вашему!

– А твоя раба любви осталась довольна твоим размером? – непристойно веселилась компания.

– Полно вам, господа, – запротестовал еще трезвый Петр Иваныч. – Лучше пожалейте, как добрые христиане, несчастных японских женщин. Они и в самом деле рабыни. Эти самурайские кланы используют их как вещи.

– Для чего они их используют в своей стране однополой любви, Петр Иваныч?

– Для вывозной торговли. Доподлинно известно – у самураев это один из основных источников дохода. Чтобы товар лучше шел, оснащают их вот этими самыми… разными приспособлениями.

– Господа, предлагаю объявить японским кланам войну! – торжественно провозгласил Аркадий, вскакивая.

– Тост! – пьяно закричали ему. – Тост за войну с кланами! За японских рабынь любви – стоя, господа!

Зазвенели стаканы. Гуляки вслед за неуемным Аркадием повскакали с мест, опрокинули стопки за самурайских дам и снова попадали на стулья.

– А вот послушайтека, господа, историю, – раздался громкий, спокойный голос, перекрывая все остальные.

– Тише, господа! Тише! Моня берет слово!

– Моня! – тряхнул головой совсем пьяный господин. – Ты же все знаешь про жизнь. Евреи – они такие, все знают. Ррраскажи нам, Моня, что ты знаешь!

Моня – вальяжный франт с бегающими глазами, трезвый, в отличие от остальных, – начал рассказ.

– Задумал я, господа, писать роман. Вот вы тут призывали к войне с кланами. А я же думаю, воевать нам с кланами не нужно. Ни к чему это, господа. Была уже одна русскояпонская – вспомните, чем она кончилась.

– Э, Моня, да ты пораженец, как я погляжу? – вздернул голову Аркадий и погрозил пальцем.

– Просто прагматик, Аркаша. Обыкновенный расчет. Чего вы хотите этой игрушечной войной добиться? Освобождения японских женщин? Господа, это можно сделать подругому, поумному. Без грома пушек и звона мечей.

Кто то из присутствующих громко и пьяно захохотал. На него зацыкали.

– Закройтесь, Коломенский. Тише. Моня командует парадом!

– Свел я, господа, – невозмутимо продолжал Моня, – тесное знакомство со здешней самурайской диаспорой. Для того, как вы догадываетесь, и в город ваш приехал, материал для романа набирать. Интереснейшая культура, должен вам доложить, эти японцы. Вот вы тут говорили об империи Техно. Это так. Но известно ли вам, что отношения внутри кланов строятся по совершенно средневековым канонам? Сделаться членом клана можно только через сложный ритуал. Существенной частью его является клятва строго хранить до конца жизни верность клану и все его тайны. При этом в ход идет самое настоящее колдовство. И если клятва будет нарушена, если ктото захочет выйти из клана – преступника сожрет чудище с горы Фудзи. Даже если он убежит на край света.