Никто не решался проронить и слова. Царь давно уже умолк, а все продолжали сидеть, стараясь не глядеть друг на друга. У Чертовой дергался рот. Даже благообразное лицо лесника Леонида как-то осунулось, брови повисли, а ноздри отяжелели и раздулись, словно от простуды. Наконец заговорил старик Волох. Он сказал:

– Тяжелые испытания грядут, братья и сестры. Только всем миром можем справиться с погибелью, насланной Гаппонком Седьмым. Могущественны силы его магии, сильны и кровожадны его слуги, и вездесущность их не может не ужасать. (В этот момент он напомнил мне этакого одряхлевшего Тараса Бульбу, произносящего речь перед советом куренных атаманов в Запорожской Сечи: дескать, есть еще порох в пороховницах, честны панове козаци!) Но мы можем ответить на этот вызов.

– Все прохрессивные силы моих товарищчей… мням-мням… будут брошены на борьбу с Гаппонком, – сказал хозяин дома.

– У нас тоже найдется чем ответить, – сказала Чертова и выразительно посмотрела на меня, – к тому же мы можем сформировать ополчение. Мифополоса никогда не была единой, но теперь мы должны сплотиться перед…

– …перед лицом общего врага!!! – пискнула Дюжина. А царевна Лантаноида сказала:

– Предлагаю выехать во второй после столицы город нашего государства, Синеморск.

– Как-как? – переспросил Макар Телятников. – Сине-мор?.. А там нет пригородов Хмелевки, Бухалова и мемориального комплекса Наливайко-не-Жалей?

На него глянули свирепо. Веселость была явно неуместной, более того, она была просто возмутительной. Впрочем, ограничились легким внушением и перешли к обсуждению регламента. Чертова произнесла:

– Немедленно нужно уведомить Трилогия Горыныча.

– Он уже знает, – быстро ответил царь. – Я успел воспользоваться телеграфом и уведомил его о том, что происходит в столице. Скоро он должен быть здесь, и тогда с его помощью мы отправимся в Синеморск. Уже там, в городе, приступим к формированию добровольной армии и народного ополчения. Не верю, что мой народ покинет в беде своего государя!

Свеженькое личико сыщицы Дюжиной раскраснелось. Она воскликнула, даже перестав шепелявить:

– Лично я берусь рекрутировать весь личный состав чертей из трех омутов, в которых сильно влияние моей родни!

– Возможно привлечь иноплеменных наемников, – сказала Чертова. – Из немецких и иных инородных земель Мифополосы. Не очень-то мы с ними дружим, но Гаппонк равно враг всем нам!..

Все вдруг страшно развеселились (насколько вообще можно говорить о веселье в такой незавидной ситуации). Дмитрий Иванович огладил свою модную синюю бороду и сказал:

– А я берусь поднять силы науки. Есть в моем распоряжении…

– А я!.. – вскочила царевна, но тут же была перебита собственным родителем, который закричал:

– Бросим все силы против ненавистного губителя и завоевателя! Костьми ляжем, но не позволим!.. Ибо силен я и имею большие связи, и мои друзья из дружественных земель придут на помощь, если сами не хотят попасть под пяту коварного Гаппонка! («Буль-буль», – сказала водка, лиясь в глотку разгорячившегося самодержца.) Мой союзник, бабрбульонский герцог Шлиппершахт… Шапперлахт!..

– Ух! Ну и имечко, – сказал Макарка, с любопытством глядя на царя, силящегося выговорить имя своего потенциального союзника в борьбе с коварным магом Гаппонком. – Напоминает одну милую историю. Один наш университетский однокурсник по прозвищу Суворик сдавал экзамен по зарубежке. Ну, зарубежной литературе. А он обкурен. Недурно так обкурен, в самый раз для экзамена. Берет билет, а там вопросик красуется: «Творчество Гёльдерлина». Такой немецкий писатель. Так ему, верно, недостаточно, что его самого черт-те как зовут, так он еще и книжки пишет: «Гиперион», «Смерть Эмпедокла»… попробуй выговори! Суворик как зарядит: «Творчество Гль… Гельден… дер… блина!» Преподавательница: «Так. Понятно. Бери следующий билет». Он берет. А там, знаете ли, красуется такой писатель по фамилии Гриммельсгаузен. Так писателю мало, что он сам Гриммельсгаузен, так он еще написал роман «Симплициссимус»! У Суворика язык начинает цепляться за десны, как он эту чушь пытается выговорить!.. Препод: «Ладно. Третий билет бери». Он берет. Там Жорж Санд, которую он позорно назвал Джордж Санд и еще полагал при этом, что это мужик! Вот такие имена… А вы говорите – Шапперлахт!

Дальнейшие возможные рассуждения Макарки были загублены появлением у сторожки нашего старого трехголового знакомца. Трилогий Горыныч опустился прямо на грядки с помидорами и перцем и, особенно не чинясь, сунул центральную голову в трубу дымохода и заговорил. От его дыхания из камина лесника повалил дым, а все гости и хозяин принялись чихать и кашлять. Печь-чревовещательница возвестила голосом Цицерона Горыныча:

– Вот и я. Собственно, мой прилет был поставлен под вопрос нападением этих возмутительных созданий Гаппонка. Пришлось применить мускульную силу. Троим я сломал хребты ударами хвоста, но еще четверо успели вцепиться в лапы и крылья, а у Спинозы Горыныча прокусили шею.

– Потому мы нуждаемся в медицинской помощи, – послышался в отдалении задыхающийся голосок Спинозы Горыныча. – Ибо сказано в трактате «Море Небухим»…

Макарка Телятников закатился от смеха. Кому-кому море?.. Спиноза Горыныч принялся объяснять, что «Море Небухим» – в переводе «Учитель заблудших», сочинение великого мудреца раннего Средневековья [15]… Легко догадаться, что фрондирующую голову никто не слушал. Трилогию Горынычу удалось залезть в пристроенный к основному корпусу лесничества флигель, и уже тут, под крышей, начал составляться и утверждаться гениальный план тотальной войны со злобным, коварным магом Гаппонком Седьмым, повелителем Боевых кролокротов и змееящеров, юным мичуринцем.

Мы расположились боевым лагерем в Синеморске и стояли уже второй месяц (насколько вообще можно говорить о точных временных сроках в этом нелепейшем из миров!). Надо сказать, что это время было не самым худшим в моей жизни. Могу даже уточнить, что у меня появились некоторые виды на царевну Анастасию, которую я звал Настей и ни в коем случае не соглашался именовать этим чудовищным научно-непроизносимым имечком Лантаноида. Вот она, совесть человека двадцати двух лет от роду: кто ближе, тот и дороже!.. Порой мне казалось, что никакой Елены Лесковой не существовало вовсе, что все происшедшее с нею и со мною – просто кем-то дурно выдуманная сказка для любителей душещипательного. Конечно, порой на меня находили удушающие припадки совестливости и стыда, в основном по утрам. Нет, между нами ничего не было: не того Настя воспитания, чтобы вот так, запросто… Кроме того, было в ней что-то такое, сильно меня смущавшее: это неопределенное, неосязаемое нечто проскальзывало в ее мимике, манере держать себя, в ее искрящемся острословии, которое то веселило, то бесило всех, кто приближался к ней ближе чем на три метра; и было в ней что-то мучительно знакомое, словно совсем-совсем недавно мне уже приходилось сталкиваться с чем-то подобным, но я никак не мог вспомнить, где, как и с чем. Когда она улыбалась, показывая зубы и откидывая назад голову, когда она жестикулировала прямо за обеденным столом с риском выколоть глаз ближнему… Нет, решительно в ней было что-то ОЧЕНЬ знакомое.

И однажды я уразумел, на кого она похожа и отчего в ней, отчаянной девчонке лет восемнадцати, столько знакомого… Однажды я спешил в гостиницу с дурацким названием «Гурт» (верно, сначала там было стойло для овец). Анастасия шла прямо передо мной, а так как накануне мы засиделись над картой будущего театра военных действий (а Телятников так и заснул прямо на ней), то я был не совсем тверд в ногах. Споткнулся и, удерживая равновесие, схватился прямо за платье Насти. Да так удачно, что оборвал ей сзади всю ткань до самого крестца. Конечно, если бы она влепила мне пощечину, я нисколько не удивился бы. Но она повернулась и произнесла как ни в чем не бывало:

– Нет, я понимаю, что тебе нравится моя задница (у-ух, царевна!), но не мог бы ты ухаживать как-нибудь понежнее?