Ю. К.: Пушкин закрывал всю историю XVII–XVIII веков.
М. Н.: Мы же с тобой совсем забыли похвалить Василия Кирилло-
вича Тредиаковского…
Ю. К.: К Державину и Тредиаковскому потом вернемся. Ломоносова
вообще не трогали, Кантемира.
М. Н.: Мне вообще нравится XVIII век.
Ю. К.: Смотри, Пушкин закрыл германский век, романское влияние,
три века в языке и в культуре.
М. Н.: Ну да, на русском языке дворяне тогда почти не говорили.
Ю. К.: Лермонтов, как ты правильно сказала, ниоткуда появляется,
пишет «На смерть поэта» и становится номером один. Видимо, они про-
сто разные функции выполняли. Пушкину нужно было просто зафикси-
ровать состояние языка XIX века. Он умер, потому что ему просто нечего
больше было делать.
М. Н.: Это кто сказал, чуть ли не Блок, что он умер, потому что он
выдышал свой воздух.
Ю. К.: Лермонтов пришел… Пушкин сказал: все, можно. Как в ар-
мии. Так же Пушкин сказал Лермонтову – можно. Лермонтов сделал По-
лонского, Григорьева, Некрасова, отчасти Анненского.
М. Н.: Очень во многом Достоевского.
Ю. К.: Разные не функции, миссии.
М. Н.: Ты знаешь, я полагаю, что великие персонажи являются
в истории не просто так. Существует такое слово – посвященные, наука
его оплевывает. Посвященный – это человек, которому дано сказать то,
что никто другой сказать не может. То, что они были почти рядом, это
ведь страшно даже.
41 А. А. Галич. «Памяти Б. Л. Пастернака».
вечер четвертый
Ю. К.: О Лермонтове. Лермонтов – это был просто великолепный
кавалерист, командир, отчаянный рубака, военный человек. У каждого
военного человека была вторая профессия. У Пушкина же не было ника-
кой другой профессии, кроме того, что он был дворянином, а Лермонтов
был…
М. Н.: Дворяне в то время служили все. Это было обязательно.
Ю. К.: Я знаю. Там после Павла I Александр I отменил военную
службу как обязательную… Статская была.
М. Н.: Но Пушкин тоже начинал служить.
Ю. К.: Он был статским.
М. Н.: Зато Пушкин первым попробовал жить литературным тру-
дом, но у него это не получилось.
Ю. К.: Да, не получилось. Долг сорок тысяч золотом.
М. Н.: «Современник» ничего не принес, кроме долгов. Ни один
«Современник» не разошелся по миру.
Ю. К.: Так ведь и сейчас… Сейчас такая же ситуация.
М. Н.: Конечно.
Ю. К.: Я и говорю, что Лермонтов был профессионал в другом деле.
Скажем, ты – историк. Профессиональный историк. Ты – профессио-
нальный краевед, ты – профессиональный преподаватель. Я – професси-
ональный преподаватель. При этом мы еще стишки пишем, да? Лермон-
тов тоже профессиональный военный, вот что я имею в виду. Пушкин не
был профессионально никем, он был последним вольным поэтом. Он мог
жить, как хотел.
М. Н.: Да ты что!
Ю. К.: Лермонтов попадает на гауптвахту, а потом перевод в ар-
мию… и там погиб. Один отпуск у него был. Он приехал в один отпуск,
потом эти письма дурацкие… И потом началась уже эпоха профессиона-
лов-дворян, дальше все где-то работают.
М. Н.: Скажем, Донцова и Устинова живут весьма богато.
85
Ю. К.: Ну, это не литература.
М. Н.: По мне, между прочим, я бы и не согласилась жить так.
Ю. К.: Нужно было прогибаться.
М. Н.: Это называется, я извиняюсь, «чего изволите?». Зачем мне
это надо?..
Ю. К.: Им говорит редактор: «А тут вот, знаете, у вас девушка одна,
она какая-то блондинка или полноватая. Давайте, сделайте ее все-таки
шатенкой и высокой, 90-60-90». Наташу Ростову метр восемьдесят.
М. Н.: Я ведь, прежде чем говорить, их всех перечитала. Стыда нет.
Без стыда теперь жить легче. Совесть – понятно, это вообще очень боль-
шое отягощение. Но меня удивляет другое: товарищ Донцова сама вслух
по телевизору так и говорит: «Для того чтобы писать, не нужны какие-
то моральные ценности, какие-то философские идеи. У меня это ничего
нет!» Тогда что ты делаешь в литературе?! Вот так, совершенно не стес-
няясь. Ю. К.: Тогда это не литература.
М. Н.: Что касается деталей… Я, конечно, понимаю, что такое
деталь… Но « Ночь, как верблюд, легла и отдалила / От головы кре-
стец… »42. Самое главное: ты помнишь начало? « Долина серая, нагая, /
Как пах осла…» – ну все, товарищи, хуже ада. « Но тут семь дней жила
моя подруга…» – и все, и никакого « паха осла». « Я сел на холм, где был
ее намет, / Тут ветер дует с севера и юга – / Он милый след не заме-
тет». Больше никаких красок. « Песок остыл. Холодный, безответный, /
Скользит в руке, как змей». / Горит, играет перстень самоцветный – /
Звезда любви моей». И все. Это – Бунин. Здесь семь дней жила подруга –
и все, и все это отодвигается, все приобретает совершенно другое значе-
ние. Мне еще очень нравится, тоже классная строчка: « Ты, сердце, полное
огня и аромата, / Не забывай о ней. До черноты сгори»43.
Ю. К.: Ну что, ты как себя чувствуешь?
М. Н.: Ничего.
Ю. К.: Нормально?..
М. Н.: Я в Иерусалиме в старом городе была в гостинице, где оста-
навливался Бунин, там ничего не изменилось: те же камни, тот же дом,
выход на площадь. Ничего-ничего! Такое ощущение, что он сейчас вы-
шел, в ту сторону пошел, а я пришла с этой.
Ю. К.: Это где было, в Грассе?
М. Н.: Нет, это в старом Иерусалиме.
42 И. А. Бунин. «Имру-Уль-Кайс».
43 И. А. Бунин. «Кадильница».
86
Ю. К.: Ммм… Он же много жил в Грассе.
М. Н.: Там он жил, как говорится, в конце… А здесь он еще, так
сказать…
Ю. К.: Он очень любил путешествовать, не мог сидеть на месте…
У тебя сейчас идут занятия по истории…
М. Н.: Нет, у меня там стоит выставка, и там все выставлено, что по-
ложено на месяц: крупа, сахар – все это лежит. А тут у меня алюминиевые
ложки, алюминиевые тарелки, суп, каша из отрубей и кисель. Кисель мы,
конечно, брали пред тем, как гнилую всякую картошку терли на крахмал,
а потом разводили воду с крахмалом – получался кисель.
Ю. К.: Это выставка, посвященная войне – пайкам, карточкам, да?..
М. Н.: Да. Сначала: Урал – фронту. Там одна витрина (поскольку
воевала практически вся таблица Менделеева), в которой все выложено
вплоть до драгоценного камня берилла, который добавляли в танковую
броню для прочности. И тальк воевал, и асбест воевал для шин автомо-
бильных…
Ю. К.: А берилл вместе с изумрудом воевал?
М. Н.: Нет, вместе с изумрудом александрит и фенакит. А берилл и
изумруд… Практически это одно и то же, потому что изумруд – это бе-
рилл, набравший полный цвет. И тут же фенакит, и тут же александрит –
безумно дорогие.
Ю. К.: Это в гимназии номер 210? А ты сколько там работаешь уже?
М. Н.: Лет 16 уже.
Ю. К.: Ма-а-а-а-ма!
М. Н.: Какие 16! Больше. Эту школу поскольку я придумала, это моя
идея. С самого начала, 17 лет…
Ю. К.: Гриша был первым выпуском у тебя?
М. Н.: Гриша был первым.
Ю. К.: С первого выпуска уже прошло 4 года, так? Значит, 21 год,
что ли?
М. Н.: Нет, почему… У нас дети же с 4 лет. 17 лет получается, да…
