металлургическая промышленность: цикл не должен прерываться. Если
он где-то прерывается – остановка. Вот это и случилось. Заводчики, как
вы понимаете, бывают плохие и хорошие. Хорошие – те, которые понима-
ют, что условия жизни рабочих – часть технологического процесса, и чем
условия лучше, тем лучше работает завод. Плохой заводчик считает, что
цель завода – деньги в карман. Все это легко отслеживается на истории
Урала. Идет Пугачёв по Уралу. Часть рабочих присоединяется к Пугачёву
и бьет своих хозяев. Часть рабочих хватает в руки вилы, топоры и защи-
92 П. П. Бажов. «Медной горы Хозяйка».
214
щает завод. Что было у нас в Сысерти? Рабочие встали, у кого что было,
скинули Пугачёва с горы, дальше он не пошел. Мы можем делать вывод:
значит, рабочие на Сысертском заводе жили хорошо.
Безостановочная 150-летняя работа заводов создала впечатление,
что это естественное положение. А заводы начали вставать. Руда начала
кончаться. К этому никто не был готов, потому что руда стояла горами.
Над Тагилом стояла огромная гора. И над Кушвой стояла гора. И когда
начались сбои, люди болезненно к этому относились. Люди оклемались
достаточно быстро. Произошла интересная вещь: в полном смысле слова,
за ум взялись. Все поняли, раз по-старому жить не получается, надо жить
по-новому, значит, нужны новые знания. Стали обращаться к науке, при-
глашать инженеров. Купцы скинулись, построили гимназию. Стали по-
являться курсы всяческие. Газеты, театры, банки. Поскольку люди были
вынуждены всерьез на себя посмотреть, чтоб понять, что делать, возник
интерес к земле как к таковой, к месту. Это было начало краеведческого
изучения Урала. Появилось УОЛЕ93. Они сразу начали переводить свои
журналы и издавать их на иностранном языке. Это говорит о том, что из
себя представляла техническая интеллигенция того времени. Очень се-
рьезно работало общество. Членами общества были и купцы, и предпри-
ниматели. Все они здесь работали от всей души. А дальше все бы снова
поднялось.
Ю. К.: Например, прерывался цикл: пересыхала речка, кончился
лес, руда. Это я понимаю. Но подъезжаешь к городу, в котором есть круп-
ный завод, – вокруг пустыня. Речка пересохла, леса нет, горы срыты…
Вот это что?
М. Н.: Заводчики были всякие. Горы бы срыли все равно. В Вели-
кую Отечественную войну никто ни с чем не считался. На северном Ура-
ле свели лес, и он больше никогда не вырастет. Что касается леса, его же
надо подсаживать, надо оставлять куски старого леса, но это большая
наука. Иногда виноваты сами заводчики. Например, лес вокруг Невьян-
ска извели сами Демидовы. Договор у них с Петром был такой: они по-
ставляют ему оружие, он не вмешивается в их дела. Демидовым нужно
было любым путем выполнить слово, данное Петру. Поэтому лес вокруг
Невьянска пропал очень рано. Толковые заводчики старались этого не де-
лать. Поскольку здесь климат жестокий, уход за лесом и реками должен
был осуществляться постоянно. Все это и было. За всю историю работы
Уральских заводов один единственный раз мы со своими пушками опоз-
93 УОЛЕ – Уральское общество любителей естествознания. Одна из крупнейших
научно-краеведческих организаций Российской Империи и СССР.
215
дали – это Крымская война. В целом Урал работал как незаменимый рай-
он. Это нам дорого давалось. Надо сказать, что всю войну Исеть была чи-
стая, в ней белье полоскали, а вся эта безумная потрава началась потом.
Самая безумная потрава – цветная металлургия и химия. Земле вообще
наше присутствие не полезно. И если мы хотим все-таки здесь присут-
ствовать и присутствие свое здесь как-то продлить, стоит прислушаться
к Павлу Петровичу Бажову: никакого нам отдельного счастья без земли
не будет.
Ю. К.: Недавно показали снимки из космоса наших Тюмени, Сур-
гута, Нижневартовска, где насчитали несколько десятков неконтролируе-
мых газонефтяных пожаров… Страшно.
М. Н.: Мне тут объяснили: вот где ярко-зеленый цвет – там живая
земля. Чем она бледнее – тем она хуже. Потом она буреет, потом стано-
вится цвета ржавчины. Когда мне это объяснили, стало жутко.
вечер деСятый
Ю. К.: Вчера нашел деньги (и немалые) на издание книги писате-
ля N. М. Н.: Я к этому отношусь, как Блок. Блок – мой верный, надежный
друг, который всегда говорил так: «Каждый человек имеет то, что он хо-
тел». Я терпеть не могу, когда мне помогают.
Ю. К.: А ты сама помогать любишь? Есть у меня товарищ, который
говорит: «Никогда не делай никому ничего, если тебя не просят. Не по-
могай никому, если тебя не просят».
М. Н.: Ну, как тебе сказать…
Ю. К.: Допустим, заходит ко мне человек. Я вижу, что он – калека,
что ему плохо, что он пишет хорошие стихи, я вижу, что я могу ему по-
мочь, я ему говорю: «Садись». Девочки делают чай, мы пьем чай, я го-
ворю: «Так, мы ищем деньги на книгу, издаем книгу. Что у тебя болит?
Болит у тебя то-то…» Я звоню знакомому такому-то, тот звонит врачу, мы
его отправляем… Я должен был сделать это или нет?
М. Н.: Если он пришел с этим сам – конечно.
Ю. К.: Нет, он пришел просто…
М. Н.: Нет, я знаешь, как… Я встаю и немедленно делаю. С упор-
ством чистого идиота. Я помню, однажды приводит ко мне один мой при-
ятель какого-то иногороднего человека, которому надо защищать диплом
в университете, а у него что-то там случилось, и диплом надо срочно
перепечатывать. И я всю ночь сидела и печатала на машинке этот диплом.
В девять часов села, до полседьмого я набрала весь его диплом, он взял
его в папочку и пошел защищать. Я ему все сделала. У человека это, ви-
димо, в первый раз в жизни. И в последний. А потом иду я с работы, а он
стоит у подъезда и говорит: «А чертежи?» Я говорю: «Знаете…» Ладно
еще напечатать, но начертить! Я даже не умею чертить. И он на меня
обиделся. Таких случаев в моей жизни было много. Как-то иду я домой,
сидит женщина (вот тут у меня такая небольшая лестничка при переходе
Декабристов-Луначарского) и заливается слезами. Ну, она вся одутлова-
217
тая какая-то – видно, что больная. Я ее спрашиваю: «Что такое?» И она
мне объяснила: ее выписали из больницы (у нее что-то с ногой, но еле
ходит), ее муж поехал ее встречать, но по дороге у него случился сердеч-
ный приступ, и его увезли в больницу. Ей из той больницы позвонили,
сказали, что он приехать не может, а она уже сидела одетая в вестибюле.
Все, они ее выставили из больницы. Сестра ее перевела через дорогу,
а дальше она идти не может. Я ее к себе привела. Она у меня жила, пока
муж за ней не приехал. Я бы так сделала хотя бы потому, что моя мама,
я тебя уверяю, сделала бы точно так же и больше никак. Никаких других
решений у меня и быть не могло. Но я не считаю, что это помощь, это со-
всем другое. Я вообще исхожу из того, что если тебе что-то выпадает, то
надо это вынести с максимальным достоинством.
Я не люблю никого просить. И чудовищно мало людей, от которых
я помощь принимаю. И не желаю, чтобы она была мне оказана. Это для
меня тяжело. Больше того, я не считаю это за достоинство. Наверное, это
не достоинство, но зато все, что я делала, я все делала одна и сама. Зато
ребенок мой – мой ребенок, вот это моя мама, вот это моя бабушка, вот
это мое все… Если было в моей жизни что-то мое – так вот это мое. Это
немало. Этого вполне достаточно. А поскольку, кроме этого, были еще
стихи… Если б не они, я бы о себе знала меньше.
