она согласна, что она в двадцать раз лучше Достоевского! Она говорит
об этом вслух! Так что, если говорить об уровне культуры, то он ниже
плинтуса. Я ниже не видела за всю свою жизнь. И если уж на это пошло,
в страшные годы нищеты и ужаса, вы вспомните, песни военные были.
Это были песни хорошие, просто очень много хороших. А вот сейчас –
ничего такого нет…
Ю. К.: Ну, если ушла культура, та культура – духовная, ушла культу-
ра души, значит, человек перестанет быть человеком.
М. Н.: Я думаю, что да. А о чем речь у Астафьева-то идет? Какой
разговор? Именно об этом! Когда вот эта сцена, где этих пацаненков рас-
стреливают, и один орет: «Дяденька!» Человек только тогда человек, ког-
да за ним эти духовные вершины есть. Я не говорю, что каждый человек
должен быть жутко образован, сведущ во всех науках, читать наизусть
Мандельштама и музицировать Моцарта – вовсе необязательно. Но пони-
мать, что эти высокие ценности предорогие – вот это да! Между прочим,
вспомним все эти детские рассказы Астафьева: вот они законы духовные,
все – бабушка меня любит, и я свою бабушку люблю, вот она моя родная
земля, и лучше ее нет, вот она река, вот мой отец, какой бы он ни был, да
пусть пьяный – но ведь папка! А все эти явления этих братцев: «Я бра-
тишка твой!» – это же просто классно!
Ю. К.: Майя, давай о новом жанре «Диалоги с…» поговорим, тем
более этот жанр мы сейчас как раз создаем. Разговор Эккермана с Гёте.
Он постоянно рядом с гением чувствует себя неуютно.
М. Н.: Рядом с гением – так и говорит?
Ю. К.: Да!
М. Н.: С кем? Нет, ты когда-нибудь с гением говорил? Говорил с та-
ким человеком, чувствовал себя неуютно?
Ю. К.: Да, говорил, но не чувствовал себя ничтожным.
М. Н.: Вот я, как тебе сказать, прекрасно знаю, что если бы я могла
говорить с Пушкиным или Блоком, я бы никакой неуютности не почув-
ствовала. Может, это и нехорошо, и неприлично, но я знаю – не почув-
ствовала бы.
Ю. К.: Ты сама гений. Ты – очевидный гений. Эккерман – ничего
подобного. Там читаешь – просто слезы и сопли про человека, который
сам себя называет гением.
М. Н.: Гения принято почитать. Даже не то, что гениев, а высоко-
поставленных лиц – почитать совершенно стилистически определенным
образом.
295
Ю. К.: А вот Соломон Волков в «Диалогах с Бродским»… Кни-
га интересна только одной вещью: тавтологии там никакой, куда боль-
ше энергии. Там просто Бродский постоянно говорит что-то с умным и
серь ез ным видом…
М. Н.: Так это о чем говорит?
Ю. К.: Волков заработал на этом неплохо, потому что эта книга из-
дается до сих пор. Больше ничего подобного я в жизни не читал. Если
исключить все остальные книги о Бродском – это будет, конечно, очень
большой круг. Но первая никулинская книга такого жанра будет уникаль-
на. (Смеется.)
М. Н.: Фантастика!
Ю. К.: Зуб даю! «История литературы от Майи Никулиной», «Исто-
рия русской литературы от Майи Никулиной»!
М. Н.: Вот на мой ум, я читала всегда много (смеется), что касает-
ся русской литературы – особенно XX века, особенно после революции,
особенно советской формации литературы (хотя я, в общем-то, вовсе не
ругаю советскую литературу: напротив, я всегда говорю, наступит такое
время, товарищи, когда соцреализм будет считаться вполне интересным
литературным течением – совершенно точно! Когда его прочтут прохлад-
ным, таким остывшим умом. В свое время Николай Васильевич Гоголь
сказал совершенно правильно, что великая лирика пишется двумя путя-
ми: обожегся – и ору, или подумать и остыть, и тогда написать… Очень
может быть, что Гоголь сильно прав), так вот, на мой ум, чем были не
правы наши литературоведы, которые «прочитывали» литературу и да-
вали ей оценки… Вот я в свое время прочла Чижевского, потом прочла
Фёдорова и прочла про Циолковского, его высказывания и т. д., очень
неоднозначные (самый цельный, на мой ум, и чистый человек из них –
Чижевский) – так вот, только вооружившись всем этим, надо бы читать
Платонова.
Платонов, на мой ум, не отвергал практику социалистического стро-
ительства, и не выступал против тоталитарного режима – по-моему, он
делал совершенно другое дело. А делал он вот что: его пугал всякий про-
гресс, основанный на тщеславии и технике. Вот тот самый, который обре-
чен. И, между прочим, «Котлован» как раз об этом. А уж, когда прочтешь
«Ювенильное море» – совершенно понятно, что любой прогресс, кото-
рый основан на «делании», на строительстве, на модернизации и т. д.,
чудовищным образом рождает огромное количество того, что сейчас на-
зывают бюрократией – людей, которые, ничего не сделав, спокойно чув-
ствуют себя историческими персонажами. И надо сказать, когда читаешь
одну вещь, допустим «Чевенгур», соглашаешься с тем, что Платонов –
296
писатель совершенно потрясающий: только своим языком говорить – это
мало кто мог. Но возьмите прочтите «Котлован», «Чевенгур» и т. д., возь-
мите «Ювенильное море», и получится вещь – ой! Он посмотрел на жен-
щину как на федеративную республику, или когда бык умер от усталости
какого-то – забыла – дела, для работы на ненужного человека, и когда
вот эти классические жемчужины, так сказать, Платонова начинают та-
кой породой идти в этом «Ювенильном море». А там, кстати, есть ужасно
интересная вещь, которая очень учитана, и которая очень в жуткой куче
времени – это Вернадский, это – жуткая куча времени! Потому что тог-
да у нас отгорело и отгремело во время богоискательства и богострои-
тельства, конец XIX – начало XX веков, на которое очень многие еще,
действительно, надрывались и страдали совершенно искренне, вот тогда
пошли… У нас очень долго об этом не говорили, я понимаю, что у Бло-
ка стихи лучше, чем у Чижевского – так и должно быть. Поэтому Блок,
так сказать, больше – Прекрасная Дева и Вечная Женственность, а этот –
устройство мира на научной основе. Но, когда вступили в осмысление
мира люди, которые понимают его на научной основе, он стал выглядеть,
как тебе сказать, очень угрожающе, очень странно. И эта постоянная
угроза, что, когда мы этот мир построим, и он будет, у Платонова – по-
моему, самое главное это, а вовсе не опыт. Циолковский, кстати, очень
такой не безынтересный человек. Мы-то все понимаем, что он, дескать,
такой мечтатель с серьезным видом, а, между прочим, он ведь тоже вы-
двигал эту точку зрения – они все люди, имеющие право быть на равных
вписанными в историю. У Платонова есть такая мысль, что Земля сама
живет в ритме Вселенной, в своей – земной – трясучке и т. д., и на Земле
сами по себе, независимо от наших революций и строительств, происхо-
дят всевозможные события, которые могут быть и разрушительны – про-
сто сказано то, что, по сути, никто никогда не говорит.
Ю. К.: Лев Николаевич Гумилев об этом говорит.
М. Н.: А, ну Лев Николаевич Гумилев – да! У Льва Николаевича все
об этом написано.
Ю. К.: Геосфера влияет на биосферу, биосфера – на всю ноосферу,
происходит все, что угодно!
М. Н.: К счастью, он еще очень хорошо писал!
Ю. К.: Да!
М. Н.: И читать его очень интересно. Вот этого у Платонова доста-
точно много. Ну не знаю, я даже вычитывала, но я понимаю, конечно,
рая он в жизни не видел, но, на мой ум, вовсе не только потому, что это
была воля правительства, большевиков и т. д. Он вовсе не ставит вопрос
