— Ты — лидер, — криво улыбнулась Дунора. — Приказывай.
И мы направились в дом. Всей группой.
Засады внутри не оказалось, но внимание к себе мы привлекли. В исписанные рунами двери начали биться «перебежчики», а окрестности наполнялись силами врага.
— Они там! — раздавались чьи-то крики. — Там!..
— Мы знали, что так будет, — сплюнул я. — И всё равно сюда залезли.
Пришли за припасами и влезли в ненужный бой. Впрочем… разве в такой ситуации бывают ненужные бои? Смерть каждого представителя Империи приближала победу. Ха-ха-ха! Победу!
Не прошло и десяти минут, как начался штурм, причём с привлечением магов.
— Во, сука, — удивлённо воскликнул Куорт, когда осколок камня, после броска огромного земляного шара, разбившего часть стены и окон, угодил ему ровно в центр груди.
Солдат завалился, словно на спор выпил ведро дешёвого пойла. Вот только шансов встать обратно у него уже не было, а я не мог заняться лечением — изо всех сил отбивал толпы врагов, которые пёрли вперёд неостановимым потоком. Ещё и Вирта, как назло, под рукой не имелось!
— Ская, выбирай, — на лету («каплей») сбил я очередную каменную глыбу, разорвавшуюся сотней яростно жужжащих осколков, бoльшая часть которых поразила ближайших «перебежчиков», — берёшь на себя мага или основную массу?
— Мага, — решительно произнесла девушка. — У тебя лучше получается с площадными атаками, так что действуй. А я всегда испытывала страсть к точечному нанесению вреда, — и широко улыбнулась, показав ровные светлые зубы.
Хмыкнув, я хрустнул пальцами, предчувствуя, что в ближайшие минуты пропущу через себя поток энергии, которая раскалит тело до тошноты и головокружения. Но если не я, то кто?..
Окрестности Фирнадана, взгляд со стороны
Лучи заходящего солнца окрасили небрежно построенный лагерь в цвет разведённой водой крови. Вокруг вились стервятники — в два раза больше и тяжелее пустынных, из Сизиана, к которым он привык.
Одноглазый лейтенант, который был когда-то разведчиком во Второй армии, с глубокой сосредоточенностью следил за их движениями, будто в полёте стервятников на фоне темнеющего неба можно было прочесть некое божественное откровение. Воистину, он стал одним из них — так полагали те немногие, кто знал его в лицо. Онемел от величия бесконечной армии Империи, как только она влилась в Фирнадан — ещё тогда, больше недели назад.
С самого начала в его единственном глазу светился дикий голод, древний огонь, шептавший о волках в безлунной тьме. Поговаривали даже, что сам Каирадор, Красный Верс, негласно возглавивший всех «перебежчиков» и убивший, а потом съевший, несогласных с этим, приметил этого человека, приблизил к себе и даже дал ему лошадь, чтобы тот скакал вместе с его помощниками во главе человеческого моря.
Разумеется, лица подручных Каирадора сменялись с жестокой регулярностью.
Бесформенная, умирающая с голода крестьянская армия ждала ныне у ног своего императора, за стенами Фирнадана. Внутри находилась лишь малая часть, остальные голодали снаружи. Даже Каирадор покинул место «пира», вернувшись к своим.
Поговаривали, что сейчас Красный Верс находился в имперском лагере, что его допустили до собрания Дэсарандеса. Невиданное событие!
На заре император выступит перед войском, как он поступал уже неоднократно, отчего животный рёв прокатится по их рядам. Всегда прокатывался и сейчас не исключение, ведь они увидят живое воплощение далёкого и жестокого бога — двуликого Хореса, что одной рукой даёт, другой отнимает.
Когда Каирадор поведёт армию «перебежчиков» на новый штурм, желая раздавить последние очаги сопротивления и обнаружить, вынюхать тайные проходы под землю, то понесёт с собой силу, имя которой — Дэсарандес. И всех врагов, которые осмелятся встать перед ними, изнасилуют, сожрут, сотрут с лица земли. Не было и тени сомнения в головах сотни тысяч «перебежчиков». Лишь убеждённость, острый, как бритва, железный меч, сжатый хваткой бесконечного, отчаянного голода.
Одноглазый продолжал смотреть на стервятников, прилетевших из не столь отдалённого от окрестностей Сизиана, откуда ветер уже несколько дней гнал сухой пустынный воздух.
«Наверное окрестности Монхарба снова пересохли, превратившись в прерии», — подумал Алджер Фосрен. Изредка, раз в несколько лет, такое случалось. Тогда архонт Плейфан спускал своих друидов, дабы исправить ситуацию, но сейчас магов не было. А значит, поля засохнут, отчего положение вольного города станет ещё хуже.
Но не хуже, чем у Фирнадана.
А бывший разведчик продолжал смотреть, хотя свет уже почти померк. Быть может, шептали некоторые, он общается с самим Хоресом и взирает не на птиц, а на город, который им предстояло сожрать.
Так крестьяне приблизились к правде настолько, насколько были способны. Алджер Фосрен действительно рассматривал окрестности, а не птиц. Он видел полуразрушенный Фирнадан, чьи массивные ворота уже несколько раз выбивали и восстанавливали, массивные каменные выступы, некогда изрисованные рунами, а теперь стёртые в пыль.
Рассматривал, а после сравнивал увиденное с имперским лагерем, изучая глубокие окопы, частокол, ровные ряды палаток и отхожих мест. Конюшни, офицерские шатры, переносные кузницы и палаточный «амбар» с волшебницами, стоящий вроде и со всеми, но при этом вдалеке.
Имперский лагерь до сих пор строился, грозя превратится в город рядом с городом, если в ближайшее время ситуация не изменится, что на войне могло произойти в любой момент.
«Да, торопись, безумствуй в последних приготовлениях. Испытывай то, что испытываешь, бессмертный и уставший от жизни старик. Старик! Пусть в молодом теле. Для тебя это чувство внове, но мы его хорошо знаем. Оно называется „страх“. Несколько раз уже Фирнадан отбивал все твои нападения, все твои орды, которые ты спускал на нас. А время неумолимо истекает. Даже мы, твои противники, знаем о беспорядках в самой Империи. Каждый день имеет значение, но здесь всё зависло и город никак не упадёт тебе в руки. Смеет сопротивляться…» — крутились мысли в его голове.
Боль в животе снова поднялась, голод затянулся узлом, сжался, стал почти неощутимым ядром нужды — что сама по себе умирала с голоду. Его рёбра остро и заметно выпирали под туго натянутой кожей. Живот распух. Суставы постоянно болели, а зубы начали шататься. Теперь Алджер знал лишь пьянящий, горьковатый вкус собственной слюны, который время от времени смывали вода с каплей вина из бочонков на повозках или глоток из редкого кувшина эля, что приберегали для избранных Красного Верса.
Другие подручные — да и сам Каирадор — питались хорошо. Они пожирали бесконечные трупы, которые появлялись благодаря постоянным штурмам. Их кипящие котлы вечно были полны. И в этом заключалось преимущество власти.
«Так метафора стала реальностью — вижу, вижу, как мои старые циники-учителя согласно кивают. Здесь, среди „перебежчиков“, жестокая истина предстала неприкрытой. Наши правители едят нас. Всегда ели. И как я мог считать иначе? Я ведь был солдатом. Был жестоким продолжением чьей-то чужой воли».
Фосрен изменился, и сам охотно это признавал. Его душа не выдержала чудовищных ужасов, которые он видел повсюду, невообразимой аморальности, рождённой голодом. Алджер изменился, искорёжился до неузнаваемости, превратился в нечто новое. Потеря веры — веры во что бы то ни было — и в первую очередь во врождённую доброту собственного вида, сделала его холодным, бесчувственным и жестоким.
Но потерявший глаз разведчик не ел человечины.
«Лучше пожирать себя изнутри, переваривать собственные мускулы, слой за слоем, растворять всё, чем я был прежде. Это — моё последнее задание, и вот оно началось».
И всё же, вопреки всему, Алджер уже начал осознавать более глубокую истину: решимость его слабела.
«Нет! Гони прочь эту мысль».
Лишившийся глаза мужчина — которому повезло не подхватить в рану никакой заразы, был вынужден вступить в ряды «перебежчиков», чтобы сохранить жизнь и хотя бы изнутри стана врага попытаться послужить своим товарищам, — понятия не имел, что увидел в нём Каирадор.
