— Бой в темноте, — пробурчал я, не переставая оглядываться, — что может быть интереснее?

— Думаешь, время выбрано случайно? — шёпотом, на самое ухо (иначе ничего не было слышно, ибо шум стоял воистину адский), спросила Ская.

— Вряд ли, — почесав висок, признал я. — Очевидно, что это часть плана. Может, хотят что-то скрыть?..

Заходящее солнце обжигало солдат последними своими яркими лучами. Не по осеннему сухая трава казалась высушенным сеном. Изредка лошади всадников пробовали её жевать и у кого-то даже получалось.

— Вся надежда только на это, — криво улыбнулась Ская, а потом дрогнула и обняла себя руками. — Изен… — негромко произнесла она, — я… что-то предчувствие плохое.

— Всё будет хорошо, верь мне, — коснулся я губами её лба. — Я прикрою тебя.

Волшебница кивнула, её улыбка стала чуточку более органичной.

Не скажу, что не опасался сам. Безусловно у меня, как у мага, имелись свои способы защиты, но они не были уникальными и надёжными. Шанс найти свою гибель имелся всегда. Выручало лишь знание — я буду в тылу, у меня есть барьеры и форма ворона. А ещё я умею лечить. Шансы выжить, даже при поражении войска, достаточно хороши. А там… будем смотреть.

Вокруг нервно переглядывались остальные. Почти каждый был знаком мне, отчего в горле появился ледяной комок. Хорес… как же это неприятно! Как же неприятно знать надежды и чаяния каждого из них!

С болезненным опозданием — как и всегда, — до меня добралась простейшая и банальнейшая истина: безымянный солдат — это дар. Солдат поименованный — требует ответа у живых… Ответа, который никто не может дать. Имена и знакомства — не утешение, а требование ответить на безответное. Почему умерла она, а не он? Почему выжившие остаются забытыми — будто прокляты, — а мёртвых чтят и помнят? Почему мы цепляемся за то, что потеряли, и не ценим то, что ещё имеем? Не называй имён павших, ибо они встали на наше место и будут стоять там — до самой нашей смерти. Пусть я умру бесславно и пусть погибну забытым и неизвестным. Лишь бы никто не мог сказать, что я вошёл в сонм мёртвых, чтобы укорять живых.

В спускающихся сумерках мы двинулись вперёд, проходя перекопанное поле, со следами артиллерийских снарядов, пуль, выжженных магией дыр, забытого и ржавого оружия, а также человеческих костей.

Сколько уже длится эта осада? — задумался я, рассматривая череп, чья плоть была выедена насекомыми практически до белизны. Если взять кость в руки и стереть грязь, уверен, на ней не найдётся и клочка мяса.

Пройдя треть пути по направлению имперского лагеря, расположенного подле реки, нам встретилось войско врага. Скачущие разведчики и несколько летунов-оборотней столкнулись с точно такими же представителями армии противника, но тут же отпрянули, словно не решаясь начать схватку раньше времени.

Знакомый мне имперский военачальник, Вирраг Иставальт, ждал нас, вместе со своими людьми. В воздухе вился имперский флаг с орлом в круге солнца. Ряды солдат дрожали и покачивались, словно под напором невидимого течения. Число врагов было ужасающим, а стояли они так, что края строя терялись во тьме заходящего солнца.

Протекающая впереди река казалась узкой полосой. В её русле виднелись валуны, а берега ощетинились колючими кустами. Дорога, по которой мы двигались, вела к месту переправы, но противник не сидел без дела. Имперцы насыпали земляной вал и подрыли естественный склон с обоих сторон, отчего образовался довольно крутой обрыв, усложняющий наш путь.

— Мы ведь не планируем атаковать их через переправу и реку? — обернулся я к лейтенанту, стоящему буквально за моим плечом. — Это самоубийство.

— Боюсь, сэр, всё именно так, как вам кажется, — медленно проговорил он. — О, святая Троица, неужто мы идём прямо в пасть смерти?

— План, Изен, — дрогнувшим голосом произнесла Ская, — ведь есть какой-то план, верно?

— Если и есть, — поджал я губы, — о нём мне сообщить забыли. — Немного помолчав, я снова заговорил: — Держитесь ближе ко мне и, если что, я дам сигнал к отступлению. Поверьте, — едкая ухмылка появилась на моих губах, — хоть я и патриот, но не собираюсь бессмысленно здесь подыхать!

Пот рекой струился под моим камзолом, на котором было выведено несколько рун укрепления, но ни одной комфорта или контроля температуры. Я обтёр ладони о штаны и хмуро уставился вперёд. Забавно, что снаружи я истекаю пoтом, а во рту у меня сухость Сизиана. Подхватив фляжку, сделал хороший глоток.

Воздух полнился вонью солдат, за которыми я шёл — запахами дерьма и страха. Мало кто понимал суть происходящего. Казалось, что мы дружно шли умирать, причём даже не на превышающую нас на порядок армию, а армию, находящуюся на укреплённых позициях!

— Предчувствие если не поражения, то отчаяния, — криво усмехнулся я.

Последний раз такое было, когда я завяз в толпе «перебежчиков», удерживая Скаю и пытаясь пробиться наружу. А, нет, ещё когда случился последний штурм регуляров, которое гнали на зачарованный дом такие потоки живой силы, что я едва не потерял сознания от удушающего жара, переводя сквозь тело чудовищные потоки энергии.

И их всё равно не хватило. Последних солдат мои ребята дорезали вручную.

Поймав взгляд волшебницы, я уверенно улыбнулся, а в душе поднялась грусть, которая казалось размеренной и осознанной. Смерть идёт за мной по пятам. Сегодня она ухватит ещё горсть имён, превратив их в новые жертвы войны. Буду ли я тосковать по ним? А будут ли тосковать по мне?

Я иду, чтобы причаститься смерти. И в эти мгновения, прежде чем обнажатся клинки и вспыхнут потоки магии, прежде чем кровь напоит землю, а крики всколыхнут воздух, меня одолевает чувство тщетности всех приложенных усилий. Не случись ранее сотен кровавых битв, которые вновь и вновь закаляли моё сердце, я бы, пожалуй, разрыдался, словно ребёнок, на глазах которого зарубили родителей. Как иначе ответить на неминуемое обетование неисчислимых потерь?

— Клинки мы сегодня сильно затупим, — дрогнувшим голосом произнёс Сэдрин. — Как считаешь, Сокрушающий Меч, что лучше, пыль или грязь?

Я усмехнулся, разгладив полоски ткани на своих плечах.

— Пыль душит и ослепляет. Но грязь выдёргивает мир у тебя из-под ног. И грязи у нас тут скоро будет весьма и весьма, когда достаточно много крови, жёлчи и мочи прольётся на землю. И будет обоих несчастий поровну, друг мой.

— Воодушевляюще, — скривился лейтенант.

— Ты участвовал в столь же масштабных сражениях раньше? — поинтересовался я.

Сэдрин неопределённо замотал головой.

— Только в отражении штурмов. Хотя тот, последний, когда на крышу лезли регуляры… Там было больше людей или меньше?

— Меньше, — хмыкнул я.

— Вот так… а ты? Участвовал в подобном? — спросил он с искренним интересом.

— Сотни тысяч, которые столкнутся друг с другом, вижу впервые, — признался я. — А вот чего поменьше, в несколько тысяч, да на открытом пространстве… доводилось, лейтенант.

Сэдрин нервно рассмеялся.

— Жаль, что меня не было рядом!

— Говоришь, будто и правда жалеешь! — я усмехнулся в ответ.

Первый, столь масштабный бой… Сколько бы ты не жил, а всегда будет что-то, происходящее в первый раз. И никакой опыт не поможет, когда встретишь свой. Хотя казалось бы… очередная кровь — испытание, которого боялись, но которое ждали. Но даже так, воображение нашёптывало обманы, развеять которые сумеет лишь опыт, полученный после этой битвы.

Вот только почему у меня желание «сменить точку обзора», наблюдая за происходящим откуда-то со стороны?..

До укреплённого склона, маячащего за речным бродом, оставалось около ста шагов. Всадники противника пронеслись перед своими рядами на флангах, контролируя, чтобы все солдаты (включая «перебежчиков») оставались на местах. Даже с такого расстояния мне были слышны крики крестьян, которые, лишившись доступа в Фирнадан, вновь начали голодать. Их ряды неистовствовали, требуя крови и мяса. Надолго кавалерия их не удержат. И тогда… произойдёт столкновение.