Тут Бесс вспомнил крокодила в подземелье, которого в последний момент кто-то пронзил копьем, не дав разорвать фракийца. Боги не позволили ему стать поживой для рептилии, а это — верный знак того, что его час еще не настал.

Одно воспоминание потянуло за собой другие. Возвращение Бхагала, который оказался Осторием… Смерть Венари… Бой с демоном… Раны и немощь… Похоже, боги вели с ним свою игру, испытывая на прочность самыми сильными и потаенными страхами. Однако Бесс решил принять их вызов.

— Эй! — закричал воин. — Есть тут кто?

Глухая тишина была ему ответом.

— Кто бы вы ни были, — продолжал Бесс разговор с пустотой, — я знаю, что вы за мной следите. Знаю, что я вам зачем-то нужен. Ну так запомните хорошенько: Бесс Фракийский никогда ни у кого не шел на поводу; не пойдет и теперь. Ясно? Идите в Тартар со своими играми и кознями! Лучше откройтесь, кто вы такие? Покажитесь, иначе, клянусь богами, я сам до вас доберусь!

Бесс замолчал, выжидая. От напряжения у него вздулись вены на лбу и лицо покрылось испариной. Через мгновение в тишине раздались шаркающие по мраморным плитам шаги обутых в сандалии ног. Из-за занавесок послышался голос — не молодой и не старый, не сильный и не слабый, не угодливый и не властный, но такой, который невольно хотелось слушать и понимать:

— Тебе еще вредно так напрягаться, Волчонок-с-Севера. Успокойся — ты на лечении, а не в плену.

"Волчонок-с-Севера" — так Бесса не называли очень давно. Это было его прозвище в дни отрочества, когда он жил в Драконьих горах среди племени бессов, приютивших дикого безымянного сироту, что голодным оборванцем прибыл однажды в их селение откуда-то из далеких северных лесов. Да, так его называли только братья-фракийцы, среди которых он рос… и еще один человек.

— Эсхил?! — воин встрепенулся, приподнявшись на ложе. — Ты-то здесь откуда, старый лис?

Одна из занавесей отошла в сторону, и Бесс увидел перед собой седобородое лицо пожилого эллина. С их последней встречи оно ничуть не изменилось: разве что прибавилось морщин на благородном челе, да седины стали еще белее, хотя раньше казалось, что белее уже некуда. Но улыбка, кроющаяся в густой бороде, и хитроватый прищур мудрых светлых глаз, хорошо знакомый воину на протяжении многих лет, были всё такими же.

— Откуда здесь я? — переспросил грек. — А где еще прикажешь быть человеку, который считает себя ученым и философом? Александрия — колыбель мировой науки! К тому же, встретив здесь тебя и узнав, что приключилось несколько дней назад на берегах одной из бухт Канопского залива, я понял, что в моем прибытии в Александрию есть промысел премудрого Гермеса: я здесь, чтобы спасти тебя, Волчонок!

— Не понимаю…

— И не поймешь! — махнув рукой, перебил его философ. — Ты был без сознания, к тому же, на волосок от гибели, и любой шарлатан, именующий себя великим целителем, мог тебя угробить окончательно. Не говоря уже о том, что кто-нибудь из не в меру сознательных горожан мог выдать тебя римским вигилам за обещанное властями вознаграждение. Я же доставил тебя в такое место, где практикуют лучшие врачи Ойкумены, и то, что мы с тобой сейчас разговариваем, доказывает это как ничто другое. К тому же, Серапейон — священен, и здесь никто не станет искать врага Рима, грозного пирата и грабителя Бесса Фракийского. Здесь ты — всего лишь один из многих страждущих, кому помогают слуги Сераписа. Запомни: ты — родосский купец Никанор, который был помещен в отдельный лечебный покой, ибо страшный твой недуг заразен. И поверь мне, Волчонок: эти стены хранили тайны куда страшнее твоих.

— Теперь, кажется, понимаю, — кивнул Бесс, изобразив на осунувшемся, мертвенно бледном лице жалкое подобие улыбки. — Спасибо тебе, Эсхил. Но поведай, кто пришел тогда за мной в подземелье? Кто вытащил меня из крокодильей пасти?

— Пусть он расскажет тебе сам, — подмигнул философ воину и крикнул кому-то через плечо: — Эй, парень, заходи! Больной желает тебя видеть.

Тяжелые шаги, сопровождаемые металлическим бряцанием, приближались к ложу раненого, должно быть, от дальней двери зала. Еще мгновение — и рядом с философом появился облаченный в римские доспехи гигант. Даже без привычной бороды и длинных светлых косм, Бесс узнал своего старого друга.

— И ты, Брут… — выдохнул фракиец. — Что ж, неплохо смотришься в римском барахле. Настоящий латинянин.

— Пришлось переодеться для дела, — хмыкнул гигант. — Да ты и сам хорош. Тьма и Тартар, я как будто на привидение смотрю!

— Представляю… — фракиец приподнялся на ложе, насколько смог. — Рассказывай, как ты здесь очутился. И как там насчет моего наказа возвращаться на Арку?

Брут потупил взор, неумело изображая смущение, и ответил:

— Твоя воля выполнена — "Танатос" отправился на Арку, только командовать на нем остался Неарх. Ну а я в последний момент решил, что должен своими глазами увидеть, как ты расправишься с крылатым… и узнать, что стало с Венари…

— И как, узнал? — мрачнее тучи, переспросил Бесс.

— Прости, не хотел бередить эту рану. Мне тоже больно, не меньше твоего… Но считай, что она спасла тебя даже после своей смерти: ведь это ее копьем я убил крокодила. Копье и знакомый лук я обнаружил, когда проходил недалеко от того места, где ребята разыскали тебя, одурманенного римскими шпионами. Я распрощался с командой и пошел по вашему следу много после того, как вы с пленным римлянином удалились. По пути сбился, но в конце концов набрел на оглушенного римлянина. Привести его в себя после твоего удара потребовало немалых усилий, но у меня получилось. Он-то и указал, куда ты мог направиться. Оставив его, я двинулся по твоему следу и набрел на один подозрительный ход, который вывел к подземному озеру. Когда я проник в то подземелье и увидел, как на тебя надвигается зеленая тварь, мне ничего не оставалось, кроме как бросить копье на удачу — по-другому помешать зубастому я бы просто не успел. Либо это я такой везучий, либо кто-то мне всё-таки помог укокошить ящера, пронзить насквозь с одной-единственной попытки. Вот и не верь после этого в загробную жизнь… Извини, что-то я разговорился; видать, Эсхил заразил своим красноречием.

Бесс молчал, глядя куда-то мимо собеседника.

— Никого не встретил по дороге в подземелье? — спросил он наконец.

— Нет.

— Так и знал: этот демон способен быть невидимым. Я его упустил… Что слышно о префекте провинции?

— Третьего дня, пока ты лежал ни жив ни мертв, императорский префект отбыл из александрийской бухты на корабле, идущем в Рим, предварительно передав все дела преемнику, — отрапортовал бритт — и вдруг осекся: — Погоди! Не хочешь ли ты сказать, что…

Фракиец молча кивнул.

Философ и пират переглянулись.

— Дерьмо Плутона! — выругался бритт. — Так Осторий выжил благодаря тому, что в него вселился Бхагал? Боги, но как?!

— Это не важно, — отрезал Бесс. — Важно то, что я должен его убить. Но теперь это невыполнимо: он уже далеко, а я здесь, прикован к больничной постели.

— Клянусь Асклепием, я помогу тебе исцелиться, — уверенно проговорил Эсхил. — Но чтобы это произошло как можно скорее, ты должен слушаться меня во всём. Даешь слово?

— Слово, старик, — ответил Бесс-Фракиец, сжав протянутую руку философа.

Последовали дни и недели восстановительных процедур и приема различных лечебных снадобий. Эсхил и помогавшая ему египтянка, Нофрет, пичкали воина лекарствами днем и ночью, решали за него, когда ему спать, а когда бодрствовать, определяли, что ему принимать в пищу и чем утолять жажду. Фракиец испытал на себе самые передовые средства греческой, персидской и египетской медицины, да и без магии, похоже, тоже не обошлось. Ведомый заветной целью, воин выполнял все предписания врачей, стоически перенося любые тяготы и лишения. Результат не заставил себя долго ждать: раненый быстро пошел на поправку. Вскоре после того, как встал на ноги, он начал восстанавливать собственные силы. Стал выполнять физические упражнения из гладиаторской подготовки, просыпался с рассветом, ранним утром бегал по Канопику, главной улице Александрии, понемногу возвращался к занятиям панкратионом и боем на мечах, в которых ему помогал верный Брут, а на закате — плавал в море, затем ужинал, принимал лекарства и отправлялся спать, чтобы наутро начать снова. Всё это он делал с холодным лицом живого трупа, ведомый лишь жаждой мести, и редко говорил фразами длиннее трех слов, однако в силе прибавлял с каждым днем.