— Она подставила меня, старая стерва, — рычал Джек. — Я думал, мы будем беседовать с глазу на глаз. А у нее собралась куча народу, и она при всех прочитала мне лекцию о том, как я должен был бороться против Маккарти, словно я какой-то слюнявый школьник ! А Хьюберт Хамфри сидел, ухмыляясь, на диване, как учительский любимчик. — Он бросил сердитый взгляд на Бобби. У того на лице застыло каменное выражение. — Хоть бы кто-нибудь предупредил меня.

— Эдлай поступил, как настоящая скотина, — согласился Бобби.

— О Боже! Это и так ясно, Бобби! — Джек остановился и посмотрел на Дэйвида. — А ты что скажешь, Дэйвид? — спросил он. Казалось, Джек только теперь заметил Мэрилин. Он пожал плечами, как бы говоря: “Извини, что делать, видишь, какая ситуация” .

В этот критический момент главной опорой для Джека и Бобби стал Дэйвид. Не потому, что он был старше их лет на десять — для Бобби и Джека возраст не имел значения. Но Дэйвид был близким другом их отца; его бизнес был не менее сложным и динамичным, чем мир политики, и он самостоятельно добился в нем успеха. Дэйвид прочувствовал ситуацию, и у него словно открылось второе дыхание. Он приосанился, к нему вернулось его обычное выражение холодной самоуверенности. Перед ними стоял человек, для которого кризисные ситуации — хлеб насущный, как голливудский продюсер, который появляется на съемочной площадке в тот самый момент, когда все в изнеможении валятся с ног, и требует сделать еще один дубль. Словно для того, чтобы усилить впечатление, он вытащил из кармана изящный портсигар из крокодиловой кожи, выбрал сигару, маленьким золотым ножичком срезал у нее кончик и с невозмутимым видом закурил.

— Эдлай случайно не вручил тебе готовую речь? — спросил он, с удовольствием попыхивая сигарой.

Джек удивился:

— Откуда тебе это известно?

— Догадался. Я знаю Эдлая. И Элеонору тоже знаю. Это ее рук дело. Я так и думал, что она посоветует Эдлаю сделать это.

— Будь она проклята. — Джек с угрюмым видом вытащил из кармана несколько сложенных листков и передал их Дэйвиду. Тот быстро пробежал их глазами.

— Кто это написал? — спросил Дэйвид, с отвращением держа листки в руке, как будто они были грязные.

— Артур Шлезингер. Профессор университета. Отзывчивая душа. В самый раз для Эдлая.

Дэйвид вернул Джеку листки с речью.

— По-моему, Джек, эта речь тебе абсолютно не подходит. На твоем месте, — уверенно продолжал он, — я выбросил бы это в урну и сел писать новую речь, лучшую речь в своей жизни, пока еще есть время.

Последовало длительное молчание. Джек нахмурился.

Затем ухмыльнулся, скомкал речь, которую дал ему Эдлай, и метко зашвырнул бумажный шарик в корзину для мусора в дальнем углу комнаты.

— Пусть убирается к черту, — произнес он. — И Шлезингер тоже. Садимся работать. Бобби, срочно вызови Соренсена, пусть начинает писать.

Он быстро называл имена людей, чьи высказывания он собирался использовать в своей речи, журналистов, с которыми надо проконсультироваться. Его ярость и раздражение быстро переросли в кипучую деятельность.

Джек подошел к Мэрилин, обнял, поцеловал, выдал Бобби целую серию деловых указаний, послал Дэйвида переговорить с ветеранами партии. Джек не добивался права официально выдвинуть кандидатуру Стивенсона на пост президента. Но поскольку это поручили именно ему, он решил подготовить выступление, которое надолго останется в памяти людей.

Как только Бобби и Дэйвид ушли, Джек скинул туфли и направился в спальню.

— Эй! — окликнула его Мэрилин. — Ты бы мог для начала спросить меня!

Он уже дошел до двери. На ее оклик он обернулся, стягивая галстук. Его губы раздвинулись в ироничной усмешке.

— Сейчас два часа, — сказал он. — Тебе это, возможно, неизвестно, но я привык отдыхать после обеда. Когда я жил в Лондоне, еще совсем мальчишкой, Уинстон Черчилль поведал мне, что в этом заключается секрет его долгой и плодотворной жизни. Я подумал: раз ему это помогло, почему бы и мне не воспользоваться его секретом?

— Да, действительно. — Ей как-то трудно было представить, чтобы нормальный взрослый мужчина каждый день ложился вздремнуть после обеда.

— И конечно, тебе не возбраняется вздремнуть вместе со мной, — сказал он.

Она рассмеялась.

— Неужели?

— Ты даже можешь разбудить меня так же, как сегодня утром.

— Я подумаю.

Раздался стук в дверь, и она вспомнила, что не повесила табличку “Не беспокоить”.

— Я сейчас приду, дорогой, — крикнула она. Приоткрыв дверь, Мэрилин увидела толстого лысоватого мужчину с темными бегающими глазками и густыми усами. На его белой рубашке были вышиты эмблема телефонной компании и имя “Берни”. В руке он держал чемоданчик с инструментами, через плечо у него висели толстые провода, из карманов торчали фонарь, телефонная трубка, отвертки — должно быть, все это необходимо ему для работы, решила она. Нервно улыбаясь, мужчина спросил:

— Это в вашем номере не работает телефон, мадам? — Голос у него был мягкий, и говорил он с нью-йоркским акцентом. Она подошла к ближайшему телефонному аппарату, сняла трубку, услышала гудок и вернулась к двери.

— Телефон в исправности, — ответила она.

Он кивнул.

— Что ж, значит, меня по ошибке послали не в тот номер, — сказал он. — Такое часто случается.

Его напряженный взгляд показался ей подозрительным, но не настолько, чтобы заставить задуматься. Мужчины всегда пристально разглядывали ее, даже когда она меняла свою внешность. Но во взгляде этого человека Мэрилин не увидела восхищения ее формами. Если бы она поймала на себе такой взгляд в прежние времена, когда ошивалась со своими дружками-телохранителями возле гостиницы “Амбассадор”, она безошибочно определила бы: этот мужик из полиции нравов. Она подумала, что нужно позвонить портье и уточнить, действительно ли на этаже работает монтер, но потом решила, что это глупо.

— Да, наверное, это ошибка, — сказала она. — Благодарю. — Она повесила на ручку двери табличку “Не беспокоить”, резко закрыла дверь, заперла замок на два оборота и для верности накинула еще цепочку, хотя и сама не знала, для чего это сделала.

Решив, что она чересчур подозрительна, Мэрилин налила себе бокал шампанского и пошла в спальню, где ее ждал Джек.

Когда я сказал Мэрилин, что Джеки сердита на Джека, я выразился слишком мягко. Я видел Джеки, когда ездил к Шрайверам, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Она сидела перед телевизором с упрямо-недовольным выражением на лице; рядом с ней устроилась сестра Джека Юнис. Удивительно, но даже в платье для беременных Джеки выглядела невозмутимо-элегантной.

— Слава Богу, что хоть кто-то вспомнил о моем существовании, — произнесла она, когда я наклонился поцеловать ее. Юнис чувствовала себя неловко. Сестры Джека не позволяли никому критиковать брата, даже Джеки.

— Джек очень занят, — возразила она, будто я понятия не имел о том, что происходит на съезде.

На лице Джеки отразилось яростное презрение.

— А он этому рад! — отрывисто сказала она.

Воцарилось долгое молчание. Горничная Шрайверов принесла холодный чай.

— А то, что произошло вчера, это же просто здорово, а? — спросила Юнис, задыхаясь от переполнявших ее чувств. Как и все в семье Кеннеди, она очень бурно переживала за Джека и, на мой взгляд, больше, чем другие сестры, походила на мать, — что вряд ли могло внушить Джеки любовь к ней.

Я кивнул.

— Демонстрация в поддержку Джека? Да, это было невероятное зрелище.

Джеки одарила меня насмешливо-двусмысленным взглядом.

— А как забавно было наблюдать, когда Джек спасал ту девушку? Как ее звали?

— Уэллз, — ответил я. — Что-то вроде этого.

— Библиотекарша. Ну и везет же Джеку. Найти единственную на весь штат Нью-Йорк библиотекаршу с такими изумительными ногами и спасти ее?

— Говорят, она старая знакомая Элеоноры Рузвельт, — вставила Юнис.

— О, даже так! — Джеки сдвинула на глаза темные очки, которые были у нее на макушке, и стала смотреть телевизор. Она, как и моя жена Мария, имела привычку резко прекращать разговор с людьми, которые засиделись у нее в гостях или своим поведением испытывают ее терпение. Я допил свою чашку с холодным чаем, извинился и собрался уходить.