Пытается высосать из них жизнь? Глупо, но не в десятку. Ральф думал, что не их жизни нужны предмету, спрятавшемуся внутри савана, как и не их души… Он жаждал их жизненной силы. Их КА.

Глаза Луизы расширились, когда она уловила эту мысль… А затем взгляд их сместился, уставившись в точку чуть выше его плеча. Она потянулась вперед, протягивая руку, — Луиза, я не стал бы этого делать — ты все можешь обрушить на… Слишком поздно. Она что-то выдернула, посмотрела на вещицу с выражением ошеломленного понимания, затем протянула ее Ральфу:

— Оно еще живо — все здесь живое. Не знаю, как такое возможно, однако… Оно очень слабое. Почему?

Луиза протягивала ему белый тапочек, некогда принадлежавший либо ребенку, либо миниатюрной женщине. Взяв его в руки, Ральф услышал мягкое, словно отдаленное пение. Звук такой одинокий, как ноябрьский ветер в холодный день, но непередаваемо приятный — полная противоположность, режущему слух скрипу черного предмета, лежащего на полу. Несомненно, поющий голос был знаком ему.

На носке тапка виднелось бордовое пятно. Первой мыслью Ральфа было — шоколадное молоко, но затем он понял, что это такое на самом деле: засохшая кровь. В этот момент он вновь оказался возле «Красного яблока», подхватывая Натали, прежде чем Элен выпустила малютку из рук. Он вспомнил, как переплелись ноги Элен; как она качнулась назад, наваливаясь на дверь магазина, словно пьяный на столб, протягивая к нему руки. «Дай мне ре-бе-енка… Дай мне Нат-ли».

Ральфу был знаком поющий голос, потому что он принадлежал Элен. В тот день этот тапок был на ее ноге, а капля крови упала на носок либо из разбитого носа Элен, либо из раны на щеке.

А голос все пел и пел, не перекрываемый скрежетом черного предмета в саване, и теперь слух Ральфа — или то, что служило слухом в мире аур, — обострился до предела, улавливая голоса остальных предметов. Они пели, составляя печальный хор.

Живые, Поющие.

Они могут петь — все вещи, собранные здесь, могут петь, потому что и их хозяева еще могут петь.

Их хозяева еще живы.

Ральф снова посмотрел вверх, заметив теперь, что, хотя некоторые предметы выглядят старыми — помятый саксофон, например, — почти все они сделаны недавно; в этом алькове не было велосипедных колес выпуска девяностых годов прошлого столетия. Ральф заметил три комплекта часов все они оказались электронными. Совсем новый бритвенный станок, тюбик губной помады, на котором еще сохранился ценник «Райт-Эйд».

— Луиза, Атропос украл эти вещи у людей, которые соберутся сегодня вечером в Общественном центре. Так?

— Да, уверена.

Он указал на черный кокон, голосивший на полу, почти перекрывающий своим визгом песнь… Высасывая ее из окружавших его предметов, питаясь ею.

— Что бы ни находилось внутри этого савана, оно имеет непосредственное отношение к тому, что Клото и Лахесис называли нитью управления. Именно оно связывает все эти предметы — все эти жизни — воедино.

— И это превращает их в КА-ТЕТ, правильно?

Ральф возвратил тапок Луизе:

— Мы заберем его с собой. Он принадлежит Элен.

— Знаю.

Луиза долго смотрела на тапок, затем совершила то, что Ральф нашел как крайне умное действие: оторвала полоску кружева от комбинации и привязала тапок к запястью левой руки наподобие браслета.

Ральф приблизился к савану и склонился над ним. Приближаться оказалось трудно, но еще труднее было остановиться рядом — все равно что прижаться ухом к мотору мощного сверлильного станка или смотреть на яркий свет, не жмурясь. На сей раз среди жужжания можно было различить отдельные слова — те самые, которые они слышали, приближаясь к краю савана, нависшего над Общественным центром: «Уходите…»

Ральф зажал уши ладонями, но это, конечно, не помогло. Звук раздавался не снаружи. Ральф опустил руки и взглянул на Луизу:

— Есть какие-нибудь соображения? Что делать дальше?

Ральф не знал, чего именно он ждет от нее, но ответ получил неожиданный:

— Разрежь его и забери то, что находится внутри, — и сделай это немедленно. Та вещь опасна. К тому же ты не задумывался, что она может звать Атропоса на помощь, кудахтая, как курица, призывающая Джека, из сказки о бобовом стручке?

Вообще-то Ральф обдумывал такую возможность, хотя и не в столь ярких образах. "Ладно, — подумал он. — Открыть ящик и вытащить приз.

Но только как это сделать?"

Ральф вспомнил поток света, которым он выстрелил в Атропоса, приманивающего к себе Розали. Но здесь подобный трюк может скорее навредить, чем помочь: а вдруг он спугнет предмет, который им следует взять?

«Вряд ли тебе удастся задуманное».

Ральф и сам сомневался в успехе своей миссии… Но если ты окружен вещами, хозяева которых должны умереть к восходу солнца, — раздумья не самый лучший выход из положения.

«Мне нужна не молния, а ножницы, острые ножницы Клото и Лахесиса…»

Ральф уставился на Луизу, пораженный ясностью образа.

— Не знаю, о чем ты подумал, но сделай это как можно скорее.

Ральф посмотрел на правую руку — руку, с которой исчезли морщины и признаки артрита, руку, окруженную ярко-голубой короной света. Чувствуя себя глуповато, Ральф выставил указательный и средний пальцы, прижав остальные к ладони, вспоминая детскую игру — камень разбивает ножницы, ножницы режут бумагу, бумага прикрывает камень.

"Стань ножницами, — подумал он. — Мне нужны ножницы.

Помоги".

Ничего. Он взглянул на Луизу, та смотрела на него с пугающей безмятежностью. «О, Луиза, если бы ты только знала», — подумал Ральф, но тут же стер свою мысль. Потому что он почувствовал нечто.

Да. Нечто.

На этот раз он не стал облекать мысли в слова, а создал образ: не те ножницы, которыми Клото перерезал «веревочку» Джимми В., а огромные ножницы его матери для стрижки овец — длинные, узкие лезвия, острые как бритва.

Погружаясь все глубже в состояние концентрации, Ральф даже увидел два слова, выгравированных на лезвии: «ШЕФФИЛДСКАЯ СТАЛЬ». Он вновь ощутил внутреннее изменение, но уже не щелчок и не мигание, а медленное и чрезвычайно мощное мышечное напряжение. Ральф сосредоточил взгляд на пальцах руки и усилием воли заставил созданные воображением ножницы открыться и закрыться. Когда образ подчинился ему, Ральф медленно развел и свел пальцы, создавая сужающуюся и раскрывающуюся букву "М".

Теперь он чувствовал, как энергия, заимствованная им у Нирваны и бродяги, собирается в голове и, покалывая мурашками стекает в пальцы правой руки.

Аура, окружающая выставленные указательный и средний пальцы, сгущалась… И удлинялась, принимая форму узких лезвий. Ральф подождал, пока аура удлинилась на пять дюймов, затем развел и свел пальцы. Лезвия открылись и закрылись.

— Давай, Ральф! Действуй!

Да — он не мог позволить себе ждать и экспериментировать. Он чувствовал себя аккумулятором, с помощью которого пытаются завести слишком большую машину. Ральф чувствовал, как вся его энергия стекает по руке в лезвия. Это не могло продолжаться долго.

Наклонившись, Ральф вонзил сведенные вместе лезвия в саван. Он так увлекся созданием ножниц, что перестал слышать — по крайней мере, осознанно хриплое жужжание, — но когда острия ножниц вонзились в черную оболочку, саван внезапно зашелся криком боли и тревоги. Ральф увидел, как из савана потекла густая темная жидкость, по виду напоминающая кровянистый гной. И в то же время поток энергии из него самого усилился вдвое. Ральф понял, что он видит, как его собственная аура медленными волнами стекает по руке, и чувствует, как она истончается вокруг него, ослабляя защиту.

— Торопись, Ральф! Торопись!

Он напрягся и раскрыл пальцы. Мерцающие голубые лезвия также раскрылись, вспарывая черное яйцо. Оно взвизгнуло, и две ярко-красные вспышки пробежали по его поверхности. Ральф сжал пальцы и увидел, как лезвия, выросшие на них, резко захлопнулись, разрезая плотное черное вещество, бывшее наполовину скорлупой, наполовину плотью. Ральф вскрикнул.