— О, для нее так оно и есть!

— Это случилось до того или после того, как ты выяснила, что Литчфилд наябедничал? — спросил Ральф. Он намеренно употребил то же слово, сказанное Луизой: казалось, в данной ситуации оно подходило больше всего.

«Нарушил конфиденциальность» — звучало бы слишком претенциозно по отношению к тому, что сделал этот человек. Литчфилд просто наябедничал.

— До того. Я подумала, отчего бы не просмотреть рекламные проспекты?

Ведь они проехали сорок миль, к тому же я от этого не умру. И я смотрела, пока они ели приготовленный мною завтрак и пили кофе.

Ну и местечко это Ривервью, скажу я тебе. Двадцать четыре часа в сутки дежурит медицинский персонал, у них своя кухня. Когда переезжаешь туда, можешь сам решать, что есть. У них Красная диета, Голубая диета, Зеленая диета и Желтая диета. Еще три или четыре цвета. Не запомнила все, но желтая — для диабетиков, а голубая — для полных.

Ральф подумал о трехразовом приеме научно сбалансированной пищи — никакой пиццы, никаких сэндвичей, никаких бургеров, — и ему стало грустно. — К тому же, — с напускной веселостью произнесла Луиза, — у них имеется пневматическая труба, доставляющая ежедневные таблетки прямо в комнаты. Ну разве не замечательно, Ральф?

— Наверное.

— Как великолепно, это будущее. К тому же у них есть компьютер, и могу спорить, что у него не бывает нарушений восприятия. Специальный автобус отвозит людей, обитающих в Ривервью, в культурный центр дважды в неделю, на нем же они отправляются за покупками. Обязательно нужно пользоваться автобусом, потому что вождение автомобиля запрещено правилами данного заведения.

— Отличная мысль, — сказал Ральф, слегка пожимая ладонь Луизы. — Что такое двое пьяных по сравнению со старой калошей с ускользающим восприятием за рулем «бьюика-седана»?

Женщина не улыбнулась, как он надеялся.

— От фотографий на этих брошюрах кровь стыла у меня в жилах.

Старенькие леди, играющие в канасту. Старики, бросающие подковы. И те и другие вместе в большом, обшитом сосной зале — он у них называется Риверхолл, — предназначенном для танцев. Отличное название, тебе не кажется?

Ривер-холл <River — река (англ.).>.

— Звучит неплохо.

— Это название напоминает мне покои в заколдованном замке. Но я посещала некоторых своих старых приятельниц в Строуберри-Филд — доме для престарелых в Скоухегане, — и я ни с чем не спутаю этот зал для стариков. Как его ни назови, он все равно останется медицинским кабинетом, хоть и с множеством настольных игр в углу и головоломок для раскладывания, в которых всегда отсутствует несколько карточек, и вечно включенным телевизором, показывающим какую-то белиберду, в которой красивые люди срывают друг с друга одежду и катаются по полу перед камином. В этих комнатах всегда пахнет мастикой… И мочой… Дешевой карамелью, продающейся в жестяных коробочках… И отчаянием.

Луиза взглянула на него темными глазами:

— Мне только шестьдесят восемь, Ральф. Я знаю, что шестьдесят восемь ничего не говорят доктору Фонтанирующая Юность, но мне это говорит о многом, потому что моя мать умерла в прошлом году в возрасте девяноста девяти лет, а отец дожил до восьмидесяти шести. В нашей семье умереть в восемьдесят — значит умереть молодым… И если мне придется прожить двенадцать лет в месте, где к обеду приглашают по громкоговорителю, я сойду с ума.

— Я тоже.

— Однако я досмотрела. Я хотела быть вежливой. Закончив, я аккуратно сложила проспекты и вернула их Дженет. Сказала, что было интересно, и поблагодарила ее. Она кивнула, улыбнувшись, и убрала их в сумочку. Я подумала, что на этом дело и кончится, но тут Гарольд произнес:

«Надевай пальто, мама».

Я так испугалась, что даже не могла вздохнуть. Я подумала, что они уже все устроили и что если я откажусь, то Гарольд откроет дверь, и там окажутся двое или трое мужчин в белых халатах, один из них улыбнется и скажет: «Не беспокойтесь, миссис Чесс; как только вы примете первые таблетки, вам не захочется жить в ином месте».

«Я не хочу надевать пальто, — сказала я Гарольду, пытаясь произнести это тоном, которым разговаривала с ним десятилетним, когда он грязнил в кухне, но сердце так сильно билось у меня в груди, что я слышала его стук в своем голосе. — Я передумала насчет прогулки. Мне многое еще предстоит сделать сегодня». И тогда Дженет хихикнула, ее смешок бесит меня еще больше, чем ее приторная улыбка, и сказала: «Но почему, мама Луиза, неужели у вас такие важные дела, что вы не можете поехать с нами в Бангор, после того как мы взяли отгул и приехали в Дерри, чтобы повидать вас?»

Эта женщина не упустит возможности уколоть меня, но я отвечаю ей взаимностью. Я просто вынуждена это делать потому, что за всю свою жизнь не видела, чтобы одна женщина так часто улыбалась другой, не испытывая желания вцепиться ей в глотку. Но я все же ответила, что мне нужно вымыть пол в кухне. «Взгляни-ка, — сказала я. — Видишь, какой он грязный?»

«Ха! — воскликнул Гарольд. — Не могу доверить, что ты отправишь нас обратно с пустыми руками, после того как мы проделали такой путь, ма».

«Я не перееду в это место, как далеко бы вы ни зашли, — ответила я, — так что можете выбросить эту мысль из головы. Я прожила в Дерри тридцать пять лет, половину своей жизни. Все мои друзья живут здесь, и я не уеду». Они переглянулись, как переглядываются родители, когда ребенок перестает быть милым, послушным и вцепляется им в хвост. Дженет, похлопав меня по плечу, сказала: «Не надо так расстраиваться, мама Луиза, мы хотим, чтобы пока вы только посмотрели». Как будто это всего лишь рекламный проспект, и все, что от меня требовалось, — вежливость. Правда, от ее слов у меня немного отлегло от сердца. Я должна была знать, что они не могут заставить меня жить там и даже не смогут оплачивать сами мое проживание.

Они рассчитывали сделать это на деньги мистера Чесса — его пенсию и страховку, потому что он умер от производственной травмы.

Выяснилось, что они уже назначили встречу на одиннадцать часов, мне только должны были показать и рассказать. Оттого, что все это обрушилось сразу, я была испугана, но меня ранило снисходительное высокомерие, с каким они обращались со мной, и бесило, что в каждой второй фразе Дженет упоминала об отгуле. Очевидный намек, что отгул она могла бы провести намного лучше, а не тратить его на поездку в Дерри для свидания с толстым мешком, приходящимся ей свекровью.

«Перестаньте волноваться, мама, и поедем, — сказала она. Как будто мне так понравилась их идея, что от волнения я не знала, какую шляпку выбрать. — Надевайте пальто. Я помогу убрать со стола, когда мы вернемся».

"Вы что, не слышали меня? — спросила я. — Я никуда не еду.

Зачем тратить такой чудесный осенний день на поездку туда, где я никогда не буду жить? И вообще, кто дал вам право являться ко мне и устраивать весь этот спектакль? Почему никто из вас не позвонил и не сказал: «У меня появилась одна мысль, мамочка, хочешь послушать?» Разве не так поступили бы вы со своими друзьями?"

И когда я сказала это, они снова переглянулись… — Луиза вздохнула, в последний раз промокнула глаза и отдала Ральфу промокший платок. — По их взглядам я поняла, что еще ничего не закончилось. Возможно, я узнала это по выражению лица Гарольда — точно так же он выглядел, когда таскал шоколад из кладовой. А Дженет… О, ее выражение мне не нравилось больше всего! Я называла это «выражение бульдозера». И тогда она спросила Гарольда, сам ли он расскажет, что сообщил ему доктор, или это лучше сделать ей.

В результате они рассказывали оба, и к тому времени, когда выложили все, я была в таком гневе и таком страхе, будто подо мной рухнула земля.

Единственное, что никак не укладывалось у меня в голове, — как же Карл Литчфилд осмелился рассказать Гарольду то, что, считала я, останется между нами. Просто позвонил и рассказал, будто это было в порядке вещей. «Значит, ты считаешь меня сумасшедшей? — спросила я Гарольда. — К тому идет? Ты и Дженет полагаете, что к шестидесяти восьми годам у меня крыша поехала?»