— У меня раньше были подозрения, которые теперь перешли в уверенность.

— Ну?

— Этот паршивец Пишу, когда тут поливал грязью своего благодетеля Пеллерена, сказал одну любопытную вещь. У меня тогда возникло какое-то подозрение — я и попросил инспектора выяснить как бы невзначай, где благодетель провел тот день, когда мы сообщили Маллару, что задержали Пеллеренова сынка, и попросили дальнейших указаний. Помните, Маллар сказал, что перезвонит через пятнадцать минут, а потом сказал, будто поговорил с папашей Пеллереном, и сынка, мол, надо поскорее отпустить. Так вот Пишу утверждает, что в тот день его босс в министерстве не появлялся и был в таком месте, куда дозвониться невозможно, то есть у дамы. Так что, может, это сам Пишу дал нам указания. Во всяком случае, моя точка зрения подтвердилась — Маллар хотел, чтобы мы прекратили расследование. Зная о его давней дружбе с Хеммингом, я в этом уверен. Хотя, может, трибунал счел бы эти факты недостаточным доказательством его вины. И потом — с психологической точки зрения — Пеллерен не стал бы проделывать этот фокус с инициалами. Слишком уж примитивно для такого матерого, старого политикана. Скорее всего, к двойному блефу прибегнул Маллар, на него это больше похоже.

Он умолк и задумался.

— Подумать только, такой грязный делец у власти, хотя вслух об этом говорить и не следует, он наш начальник.

— Ладно, Альфред, я тебя не слышал.

— Но мое мнение тут хоть что-нибудь да значит?

— И да, и нет. Нет, потому что никто этой историей больше заниматься не станет. Да, потому что я бы хотел, чтобы в архивах хранилась правда, даже если мы сидим по уши во лжи. У меня просто пунктик насчет архивов.

— Как же я могу занести в досье свои подозрения, хоть я абсолютно уверен, что они правильны?

Вавр усмехнулся:

— А это уж не моя проблема, Альфред, сам соображай.

Во вторник американского посла пригласили на набережную Орсэ. Министр иностранных дел принял его чрезвычайно тепло и угостил великолепным шерри, в который собственноручно, из уважения к высокому гостю, бросил кусочек льда.

— Счастлив видеть вас, господин посол, надеюсь, вы и ваша супруга в добром здравии.

— Вполне, — коротко ответствовал посол. Он еще не забыл неприятную беседу с президентом и был намерен, если нападки тут, в министерстве, возобновятся, как можно быстрее прервать встречу. Но, судя по любезности, которую проявляет министр, она затянется.

— Очень мило с вашей стороны, что вы пришли, как только получили приглашение, — продолжал министр.

— Мне это только приятно, — ответил посол. «Что, черт возьми, тут происходит?»

— Я вот почему вас пригласил, — сказал министр, заглядывая в свой бокал с такой осторожностью, будто ожидал увидеть в нем лягушку. — В нынешнем году мы хотим организовать у себя небольшие торжества, — он чуть помолчал и продолжал доверительно: — Йорктаун, вы понимаете?

Посол слыхом не слыхивал о торжествах по поводу какого-то Йорктауна, но виду не подал. С какой стати он должен что-то знать об этом Йорктауне? А если и правда должен, то почему этот кретин — первый секретарь посольства — его не предупредил?

Министр, который в обычное время тоже не был силен насчет Йорктауна, тем не менее продолжал:

— Мы планируем ряд мероприятий в знак чувства солидарности, которое наш народ испытывает к Соединенным Штатам, помня о союзе между генералом Вашингтоном и нашим национальным героем Лафайетом в битве при Йорктауне. — Он сделал паузу и закончил: — Фактически эта битва завершила войну американцев за независимость. — Его только что просветили на этот счет, и в памяти были еще свежи кое-какие подробности. — В этом году как раз исполняется двести лет…

…Министерство иностранных дел в полном составе все утро рылось по архивам в поисках хоть какого-нибудь юбилея — премьер-министр приказал найти мало-мальски серьезный повод для организации торжеств. Перебрали и отвергли даты рождения и смерти знаменитых художников, философов, литераторов и политических деятелей, и положение казалось уже безнадежным, когда кто-то вдруг вспомнил о битве с британцами под Йорктауном. Такой повод сочли вполне подходящим.

Посол сколотил свое состояние во Флориде, он передал в распоряжение своей партии миллион долларов, чтобы заполучить нынешнее место: его жена всегда мечтала жить во Франции. В истории он не разбирался и потому ограничился тем, что с рассудительным видом кивнул.

— В ходе торжеств, — продолжал министр, — мы бы хотели выразить добрые чувства к вашей стране, в частности путем вручения наград некоторым из ваших выдающихся сограждан. Я мог бы порекомендовать кандидатов на эти награды…

Посол наконец все понял и позволил себе расслабиться. Он даже рискнул произнести: «Ну, разумеется» — и отхлебнул немного шерри: этот напиток отнюдь не принадлежал к числу его любимых.

— Я слышал, — произнес министр иностранных дел, — что ваш коллега Рольф Хемминг, посвятивший свою многолетнюю деятельность развитию связей между нашими странами, скоро заканчивает срок службы и намерен вернуться домой. Мы будем очень счастливы наградить его по такому случаю орденом Почетного легиона.

Посол впервые слышал относительно планов Хемминга, но был достаточно сообразителен, чтобы понять смысл сказанного.

— Я уверен, — согласился он, — что Хемминг сумеет оценить оказанную ему честь.

— Всегда приятно вручать подобные награды за службу, способствующую взаимопониманию между нашими странами, — сказал министр. — Именно в знак окончания этой службы.

Посол согласно кивнул головой.

— Вручение сопровождается соответствующей церемонией, — добавил министр. — Награду вручает наш посол. — Он поднес к губам бокал и отхлебнул немного. — В Нью-Йорке. — Он кашлянул. — В самом скором времени.

Посол снова кивнул. Не станет же он заступаться за этого Хемминга — он вообще пидоров терпеть не может. Желают французы его отсюда выпереть — да ради Бога!

Министр иностранных дел поднялся.

— Очень любезно с вашей стороны было прийти, — сказал он. — Мое почтение вашей супруге, и, надеюсь, скоро увидимся в менее официальной обстановке.

— Я тоже, — сказал посол и распрощался.

— Нос мог быть чуть длиннее, — высказался Баум. — И глаза, пожалуй, маловаты. Но форма ушей исключительно хороша и стать безупречная. Фактура меха отличная. И темперамент мне тоже нравится.

Он с нежностью провел рукой по кошачьей спинке и перешел к следующему экспонату.

— А это настоящий красный камео, — одобрил он. — Нос и подушечки лап розовые, мех — просто загляденье. Смотри — отливает серебром и чуточку розовым. Красиво, правда? Немного только прикус подкачал — ты согласна?

Он был среди друзей на ежегодной выставке кошек в Сен-Клу. Служебный кабинет и вся эта чепуха — его работа — отсюда бесконечно далеки. Эстелла рядом с ним делала вид, будто тоже разбирается в кошачьих породах, но мысли ее блуждали. Кажется, на прошлой неделе с Альфреда свалилось огромное бремя. Он больше не жаловался на печень, спал неплохо и в свободное время отдыхал. На ее деликатные расспросы муж ответил только, что ему удалось решить одну загадку.

— Ты же знаешь, как я ненавижу все непонятное, разные там загадки…

Сегодня Баумы пригласили на ужин друзей. Она их угостит прекрасной розовой форелью, приготовленной в медном котелке, который Альфред недавно привез из Парижа, а он достанет из своего скромного погребка бутылку доброго «вовре».

Вечер обещает быть приятным.