Пахом вооружился деревянной ложкой, выловил одну фрикадели-ну, отправил в рот.

- Что-то они кислят…

- Как же иначе? Четвертый день блюдо на леднике стоит, пора бы и закиснуть.

- Чем ты меня накормил, стервец! - взревел Пахом, отплевываясь. - Шкуру спущу и заместо козьей на барабан натяну!

- Па-адумаешь!.. - в тон ответствовал злыдень. - Господская жратва ему не понравилась… Ну, с изъянцем, так я тебя предупреждал.

- Погодь, - сказал Куваротов, перестав плеваться, - а сковорода никак серебряная?

- Верно, - постно согласился злыдень. - Баре завсегда на серебре кушать изволят.

- Черт с тобой, - проворчал Пахом, вываливая прокисшее яство в помойное ведро. - Не еда, так сковорода, но я своего не упущу.

- Барыня хватится сотейника, повара выпороть велит, лакей за воровство на каторгу пойдет.

- А мне что за дело?

- Грех на тебе.

- Ты свои грехи считай, а я свои как-нибудь отмолю.

- Давай отмаливай. Только смотри, как бы лоб не намозолить, молившись.

- Ты поразговаривай еще, как раз кочерги отведаешь.

- Не попадешь, - равнодушно сообщил злыдень, усевшись на шестке, где хозяйка выставила сушиться корчаги для молока. - А посуду собственную переколотишь.

- Ну, работничка бог послал! - проворчал Пахом. - Ты ему слово, он тебе десять…

- Меня никто не посылал! - завопил злыдень. - Я сам пришел, на твои посулы купившись. Кто меня кормить обещал?

- Вон, фрикадели тухлые в поганом ведре плавают, - не остался в долгу Куваротов. - Сам приволок, сам жри.

- Благодарствую за угощение, хозяин, - подпел злыдень, кланяясь.

- Хватит болтать, - осадил нечистого Куваротов. - Вот тебе другое задание. Принеси-ка ты мне клад, да такой, которому хозяев уже не сыскать. Старинный чтобы был.

- Где клад лежит - знаю, а принести не могу, - злыдень распушил кисточку на хвосте и принялся выбирать из нее воображаемые соринки.. - Не мое дело - землю копать. Хочешь, место укажу, а копай сам.

- Поди, заговоренный клад, - догадался хозяин, - так просто и не взять?

- Заговоренные клады только в сказках бывают, а у нас простые. Всего делов - взял заступ да выкопал.

- Далеко идти?

- Не, туточки он. За деревней - жальник, там он и закопан.

- Тогда пошли.

Жальник - насыпной курганчик неведомых времен, находился поблизости. Когда-то он был разрыт, да ничего не нашли гробокопатели, кроме угольев да битых черепков. Однако разговоры, что лежит там золотой посуды сорок пудов и яхонтов полпуда, не утихали. Приписывали клад разбойнику Кудеяру, хотя кто таков Кудеяр, сказать уже никто не мог.

Злыдень привел Пахома не к самому жальнику, а малость в сторону, где возле старой грудницы никому не приходило в голову ворошить землю.

- Тут он.

- И глубоко зарыт? - спросил Пахом, оглядывая груду стащенного с окрестных полей камня.

- Как положено, три аршина.

- А это, часом, не могила?

- Нет, клад чистый. Ты еще радуйся, что он тут, а не под самой грудницей. Вот бы где помучиться пришлось - камни растаскивать!

- Тут крапивы полно!

- Я ее здесь не сеял, - сообщил злыдень. - А ты что, Пахом Ав-деич, никак одетым копать вздумал?

- А как надо?

- Говорят, добрые люди за сокровищами голышом ходят.

- Прохожие увидеть могут!

- А ты думал, с чего такие вещи ночами делаются?

Куваротов поглядел на закатное солнце, на пустую дорогу, плюнул и принялся раздеваться.

- Исподнее тоже снимать?

- А как же! Ты на меня погляди: в чем мама родила, в том и бегаю.

- Так ведь крапива!

- Я тебя не неволю. Не хочешь - не копай.

Пахом Авдеич, чертыхаясь и постанывая, полез в крапиву. Белея телом, долго утаптывал указанное место, отбрасывал жгучие стебли лопатой. Злыдень, забравшись на верхушку грудницы, уселся на самом большом камне и осматривал окрестности.

- Копай спокойно, Пахом Авдеич! - призывал он. - На дороге никого.

Повертелся, умащиваясь поудобнее, пробормотал под нос:

- Надо же, как ловко придумалось: голым клад в крапиве искать… Уже и самому кажется, что так и должно быть.

- Что ты там бормочешь? - подал голос Куваротов.

- За дорогой слежу. Все тихо, никого нет.

- Что-то непохоже, чтобы здесь прежде копали. Земля плотная.

- Слежалась за столько-то лет. Сам же просил, чтобы клад был старинный. Тут, когда татары подходили, один богач свое добро спрятал. А выкопать стало некому.

- Какие татары? Тут их вовек не бывало!

- Вовек - не бывало, а пять веков тому - так очень даже. А ты копай веселее, а то сейчас ребята коней в ночное погонят, заметить могут.

Некоторое время было тихо, только Пахом пыхтел, выбрасывая землю из ямы. Наконец сказал:

- Ага! Вроде есть что-то.

Злыдень спрыгнул с камня и пошел смотреть.

Перемазанный Куваротов сидел в яме на корточках и пытался на ощупь определить, до чего сумел докопаться.

- Труха какая-то…

- Это сундук был, - пояснил злыдень. - В нем одежда нарядная. Подыстлела малость. Рядом, в бадейках, зерно семенное, никак ячмень.

- Какой ячмень? Тут земля одна!

- А ты чего хотел? Погнило все за пятьсот-то лет.

- Где клад? - закричал Куваротов, замахиваясь лопатой. Злыдень проворно отскочил.

- Вот он, клад. Одежа нарядная, зерно в бадейке. Очень даже хороший клад. Не без изъяна, правда, а кто у нас без греха?

- Золото где?

- Видали: золота ему захотелось… Тут места нищие, золота и прежде не бывало, и сейчас нет. Хочешь золота - иди в хлев и греби из-под коровы.

- Убью поганца! - взревел Пахом и, выбравшись из ямы, ринулся на злыдня. Тот стрелой взлетел на верхушку грудницы.

- Хозяин! Срам прикрой, мальчишки в ночное скачут! Пахом взвизгнул и полез хорониться в крапиву.

Домой Пахом Авдеич вернулся далеко за полночь. Жена, ожидавшая главу семьи, в голос взвыла, увидав его плачевное состояние. Хорошо хоть батраки у Куваротова были из местных и жили по своим избам, а то ославили бы на всю деревню. Атак, жена, нюхнувши кулака, подавилась воем и больше не шумела.

Пахом Авдеич уселся на лавку и глухо сказал:

- Все, лопнуло мое терпение. Я ему покажу, как надо мной шутки шутить.

- А что я такого сделал? - спросил злыдень, высунувшись из-за печки. - Мое дело маленькое: прокукарекал, а там хоть трава не расти. Что ты велел, то я и сделал. Лучше просить надо было.