- Батюшки-светы! - снова взвыла Куваротиха. - Что же это деется? До зеленых чертей допился, ирод!
Пришлось снова осаживать дурную бабу.
- Значит, плохо тебе приказываю? - мрачно спросил Пахом Авдеич, добившись какой-никакой тишины. - Ну-ка, принеси мне барской еды на серебряном блюде!
- Сейчас не могу. Баре отужинали, посуда вся помыта и в буфет убрана. Вот завтра, когда обедать сядут, это - пожалуйста…
- Врешь поди… ну да ладно, обожду до завтра. А что ж ты, бесов сын, мне с кладом подлянку устроил?
- Я не бесов сын, я злыдень, и папа с мамой у меня злыдни. А ты, что просил, то и получил.
- Я клад просил. Где ж там клад, это ухоронка позабытая.
- Позитивное знание не видит разницы между кладом и ухоронкой. Не веришь, ступай в сиянс-академию, там тебе скажут, что это синонимы.
- Грамотный ты очень…
- Да уж, не жалуюсь.
- Ты меня не перебивай! Ты слушай, что я говорю. Клад - это сокровища зарытые. Деньги всякие: золото, серебро, каменья самоцветные, дорогие. Понял, дурья башка?
- Да уж понял, чего тут не понять.
- Вот такой клад мне и нужен.
- Прямо сейчас копать пойдешь? Ты бы баньку истопил, помылся, ноги острекавленные попарил. Глядишь, и полегчает.
- Ты мне зубы не заговаривай, а прямо отвечай, есть ли в округе такой клад?
- Каменьев самоцветных нет, а денежный клад имеется.
- Что ж ты молчал, олух царя небесного?!
- Не ругайся! - взвизгнул злыдень.
- Перетерпишь. Я тебя еще не так приласкаю. Велик ли клад?
- С полпуда будет. Только взять его трудновато.
- Далеко, что ли?
- Не, совсем близко. За деревней церковь новая стоит, знаешь?
- Еще бы не знать, сколько деньжищ на эту церковь мною пожертвовано.
- А поставили ее как раз поверх того места, где клад закопан.
- Ты место точно укажи, я с попом договорюсь, полы поднимем…
- Так не получится. Нам, злыдням, в церковь ходить нельзя. Да и не смогу я под куполом точно место указать. Вот если бы церковь сгорела - тогда иное дело. На пожарище клад найти - легче легкого.
- Ты мне что предлагаешь? - с угрозой спросил Куваротов.
- Я? Ничего. Просто думаю вслух.
- Мал еще думать! - Пахом Авдеич замолк, потом спросил тоскливо:
- Сколько, говоришь, там денег?
- Полпуда. Может, чуток побольше. С гаком.
- Монеты хоть золотые?
- Я же говорил, золота в наших краях нет.
- Серебра полпуда - тоже неплохо…
- Так там и не серебро. В конце века, когда ассигнации ввели, народ начал медные деньги прятать. Там полпуда екатерининских пятаков.
- Тьфу, пропасть! Что ж ты мне голову дуришь?
- Ничего я не дурю. Мне просто любопытно стало, за какую сумму ты церковь поджечь согласишься. Но если медные пятаки тебя не прельщают, то извини. Других кладов в округе нет.
Наутро Пахом Авдеич проснулся разбитым. Окрапивленные ноги распухли и чесались нестерпимо, да и все остальное - тоже. Но больше всего мучила мысль, что злыдень, напросившийся в работники, так жестоко насмеялся над ним. Впрочем, вспомнив о серебряном сотейнике, Пахом Авдеич малость повеселел и, позвав злыдня, велел тащить господских кушаний.
- Рано еще, - отказался злыдень. - Господа почивают, завтрак им еще и готовить не начали, не то что обед. Это мужик в полдень ест, а баре, чем знатнее, тем обедают позже. Царь, говорят, и вовсе на другой год обедает.
- Тогда вот что, - произнес Пахом Авдеич, полночи обдумывавший новое задание. - Будет тебе такой приказ. У меня в стаде две кобылки ходят неогулянные, а жеребца в деревне нет, одни кобылы да мерины. На конном заводе жеребца просить - в копеечку влетит…
- Хочешь, чтобы я жеребца с конного завода увел? - спросил злыдень. - Это хоть прямо сейчас.
- Нет, - твердо ответил Пахом Авдеич. - На заводе жеребца тотчас хватятся, всю волость на уши поставят. Ты мне его издалека пригони.
- Если жеребец хороший, все равно найдут, а абы какого и угонять не стоит.
- Правильно говоришь. Только ты этого жеребца, когда он моих кобылок огуляет, назад отгонишь. Так что если и найдут его на полпути, я тут ни при чем. А жеребята породистые мои будут.
- Из соседней волости коня угонять - дело долгое. Мне сейчас идти или сперва на господскую кухню наведаться?
- Сперва на кухню. Да смотри, чтобы свежее было, а то рога пообломаю.
В седьмом часу вечера злыдень объявился у Пахома Авдеича с серебряным блюдом полным макаронов. Блюдо было тем самым, на котором приносилась Палею недоглоданная курица.
- С пылу, с жару! - объявил злыдень, ставя блюдо на лавку. - До столовой не донесли, так что не беспокойся, все свежее. Вермичели с сыром пармезан! Скоромного на обед не готовили, сегодня пяток, господа пост держат.
- Какое же это постное? - удивился Пахом Авдеич, обнюхав блюдо. - Маслом коровьим полито, и сыра вон сколько.
- У господ пост католический, с молоком и яйцами. А если тебе это грешно, то и не ешь.
- Уж как-нибудь!.. Пост не мост, можно и объехать. Старуха, иди вечерять! У тебя пироги с горохом, а у меня, глянь, вертичели с пармезаном на серебряной тарелке. Ты теперя про горох забудь, будем с княжеской кухни питаться. А ты, братец, - повернулся он к злыдню, - о делах не забывай. К завтрашнему утру жду тебя с жеребцом.
К утру жеребец стоял на Пахомовой конюшне. Уж и вправду, хорош был конь! Пахом Авдеич и хотел бы худо сказать, да нечего. Стати соразмерны, грудь широка, бабки тонкие…
- Его поводить надо, а то засечется, - предупредил злыдень. - Я его сюда сорок верст гнал. Ездок не тяжел, да путь не легок.
- Где ж ты его добыл? - снисходительно спросил Пахом Авдеич.
- Ой, и не спрашивай! У цыган увел. Табор нагнал и свел коника. Они его берегли, прятали, шкуру глиняной болтушкой под мышиную масть перекрашивали, гриву спутали колтуном, но я все равно понял, какой конь самолучший, и свел. По дороге выкупал, гриву расчесал. Красавец, да и только!
- У цыган, говоришь, свел?.. - Пахом Авдеич задумался. - Так им можно и не возвращать… Это племя такое, нехристи, сами все как есть конокрады.
- Смотри, Пахом Авдеич. Цыгане народ злопамятный, коня не простят. Впрочем, мое дело предупредить, а решать тебе.
- Бог с ним, - отмахнулся Куваротов. - Время терпит. Сегодня жеребчик пусть отдохнет, вечерком по прохладе подпустим его к кобылам, а завтра, глядишь, дело и сладится. Там уже и решать будем, как дальше быть.
