– И какую именно сумму, преподобный?

– Сто долларов. – Оглядевшись кругом, Дэниэл обратил свой взор к окну на панораму округа, который сумел обогатить стольких людей. – Ты регулярно молишься, Джо?

– Нет, сэр.

– Это следует делать. Бог все слышит.

Я тоже окинул взглядом пейзаж, раскинувшийся внизу, и спросил:

– Сэр, вы верите, что Алекс Блейзек похитил сестру и угрожает убить ее?

Он немного смешался.

– А как же, конечно, Джо. Алекс Блейзек заведомо безумен и является преступником. Это все подтверждено документально. Он поднял на меня нож прямо здесь и угрожал выбросить в окно. Ему тогда было четырнадцать. Это была всего лишь шутка – он потом смеялся. И рассказывал своим дружкам, что я обмочился прямо в рясе, чего на самом деле не было. И я абсолютно уверен, что он похитил сестру и может убить ее, если не получит того, что просит. Я слышал от его родителей ужасные рассказы о нем. Это испорченный молодой человек – всего двадцати одного года от роду. Но очень, очень испорченный.

Я не был особенно склонен верить Дэниэлу, хотя его профессия и заключалась в том, чтобы заставить других поверить ему.

– Отец не собирался возвратить Саванну родителям. Он хотел переправить ее в Хиллвью.

Глаза преподобного снова округлились.

– Зачем?

– Мне он этого не сказал. Я подумал, может, вы знаете.

– О нет. Не вижу ни одной причины, по которой он мог бы сделать что-либо подобное.

– Папа говаривал, что уже на расстоянии трех метров чувствует запах смердящей души Джека Блейзека.

– Он преувеличивал.

– Их спор по поводу платных дорог в аэропорт выходит за рамки обычного разногласия.

– Ну да, если тебе угодно. – Дэниэл кивнул. – Но не могу представить, чтобы Уилл затеял конфликт с такой почтенной семьей для того, чтобы подлить масла в политический огонь.

– Я тоже. Значит, должно быть что-то другое.

Я поднялся и поблагодарил Дэниэла. Я опять вспомнил о поезде, прибывающем сегодня в Санта-Ану из Коуст-Стар-лайт в 10.17 вечера, чувствуя, как снова холодеют мои пальцы. Дэниэл с любопытством смотрел на меня.

– Тебя еще что-нибудь тревожит, Джо?

– Да. Мой отец – ну, вы знаете, Тор, мой родной отец – приезжает сегодня вечером в город. Он хочет увидеться со мной. Я не знаю, что делать.

Я рассказал Дэниэлу о письме, о планах Тора попасть на небеса и его желании получить от меня прощение.

– О мой Бог! – произнес Дэниэл. – Непростая ситуация.

– Только подумаю об этом поезде, который прибывает в 10.17 вечера, как сердце у меня колотится быстрее и я холодею.

– Нормальная реакция, Джо. – Дэниэл откинулся назад и посмотрел на меня. – Ты, похоже, боишься?

– Да.

– Но не того, что он может причинить тебе зло?

– Нет, мне он ничего не сможет сделать.

– Тогда чего ты боишься?

– Что с новой силой возненавижу его.

– Ты должен объясниться, Джо.

– Я всегда его ненавидел. Это было просто, безопасно и понятно. Когда Уилл умер, мои чувства притупились. Я не испытываю ни любви, ни ненависти. Я воспринимаю это в той же степени, как и все остальное, не выделяя среди других чувств. Так вот, я не знаю, стоит ли мне встречаться с Тором и говорить с ним. Еще месяц назад я бы об этом не раздумывал.

– Ты собираешься причинить ему вред?

– Прежде я часто представлял это, особенно когда постигал военное дело или упражнялся в стрельбе. Причем с наслаждением. Но сейчас не нахожу в этом удовольствия.

– О чем ты хочешь сказать ему, Джо? Что твое сердце готово сказать?

Мне пришлось задуматься.

– Ничего, сэр. Я не хочу рассказывать ему абсолютно ничего.

– Вот как?

– Хочу лишь задать один вопрос: зачем?

– Возможно, тебе было бы хорошо получить ответ на этот вопрос. Ты этого заслуживаешь.

– Я всегда так считал. Именно поэтому, когда я представляю себя стоящим и наблюдающим, как он выходит из вагона, со мной происходит что-то неладное. И мои нервы снова раскаляются.

– Это крайне важно, Джо. Помолишься со мной? Спросим у Господа, как тебе поступить?

– Хорошо.

Мы помолились, Дэниэл закончил молитву моим любимым двадцать третьим псалмом. Я всем сердцем старался слушать Бога, но так ничего и не почувствовал, кроме слабого прилива крови к ушам. Говорят, Бог общается с людьми, и я в это верю, хотя лично со мной он никогда не говорил. Я чувствовал себя будто после крещения, но не хотел ни о чем спрашивать.

– Благодарю, преподобный.

– Верь в Господа Нашего.

– Да, сэр.

– Почитай свою мать. Она нуждается сейчас в этом.

– Через несколько минут я увижу ее.

– Передай ей привет.

Моя мать – это первая женщина, в которую я влюбился.

Когда Уилл в третий раз приехал в Хиллвью повидать меня, он взял с собой Мэри-Энн. На ней было белое платье. Она выглядела так, словно только что вернулась с пляжа: загорелое лицо и ясные глаза, слегка растрепанные ветром светлые волосы, темная гладкая кожа на ногах.

Они появились в тот четверг вечером в нашей комнате отдыха, и я заметил, как они вошли в сопровождении одного из старших воспитателей и огляделись вокруг. Меня сразу потрясла ее красота. Высокий грузный Уилл и Мэри-Энн – вся светящаяся изнутри и очень спокойная. Мне казалось, что они явились на Землю с какой-то верховной планеты. Я захотел, чтобы они пришли за мной. Но внутренний голос говорил, что это абсолютно невозможно – интересоваться каким-то пятилетним мальчишкой с куском мяса вместо лица, который с трудом может смотреть людям в глаза.

Я строил из пластмассовых блоков небольшой дом на полу и отвернулся в сторону, чтобы не быть замеченным. Я искоса взглянул в сторону вошедшей пары и вдруг увидел, что они движутся ко мне. Сердце у меня подпрыгнуло, к ушам прилила горячая кровь, а взгляд затуманился.

Уилл представил меня своей жене, Мэри-Энн. Она сделала шаг вперед и протянула мне загорелую руку с изящным золотым браслетом на запястье. Пальцы у нее были холодные, и я сразу ощутил исходящий от нее аромат – смесь воды, солнца и еще чего-то сладкого и цветочно-тропического. Она отпустила мою ладонь и выпрямилась. Головой я едва доставал ей до талии. Она улыбнулась, я бросил на нее короткий взгляд, словно смотрел на солнце, и отвернул в сторону свою изуродованную половину лица.

– Я так рада видеть тебя, Джо.

– Рад познакомиться, мэм.

– Уилл все рассказал мне о тебе.

На это мне было нечего сказать.

Пока мы так стояли, у меня появилось слабое ощущение собственной значимости – мимолетное, но такое сладкое чувство. Но через секунду это ощущение принадлежности сменилось на горькую уверенность в своей ненужности. У сирот очень развито предчувствие. И я понимал, что история с появлением Уилла и Мэри-Энн – что бы за этим ни стояло – продлится недолго. Стоя перед ними и мучительно соображая, что еще сказать, я уже считал, что фактически на этом все и кончилось.

– Если хотите, можете остаться, – промямлил я, указывая рукой на свой проект. – Только дом еще не закончен.

– Давай-ка взглянем на него, – ответил Уилл.

Непонятно чему обрадовавшись, я повел их к своим кубикам. Наверное, это была гордость собственника.

– Слишком маленький, – заметил Уилл. – Тебе нужно побольше места, чтобы развернуться, поиграть как следует, изучить что-то новое.

– Проект отлично продуман, – произнесла Мэри-Энн. – Это у тебя кухня?

Я кивнул.

Около нас крутился, словно мотылек вокруг лампы, один из более взрослых обитателей нашего детдома. Это был наглый и самоуверенный тип лет восьми, который часто щипался или бил меня по ноге, когда воспитатели не видели. И обзывал меня Гаргантюа, как ту гориллу из рассказа, в которую плеснули кислотой. Развернувшись, я оттер его от Уилла и Мэри-Энн.

Он попытался протиснуться ближе к ним. Тогда я набросился на него со всей накопившейся во мне яростью. Уилл попытался оттащить меня, парень заорал, и я почувствовал острую боль в руке, где позднее рентген обнаружил перелом.