Дверь в кабинет менеджера находилась по правую руку от Одри. Напротив нее, слева, такая же дверь с надписью «СМОТРИТЕЛЬ», за ней еще одна дверь, без надписи, потом арка с написанным над ней одним словом. Но краска давно выцвела, поэтому Одри с такого расстояния не могла разобрать, что это за слово. Прочитала она его, лишь подойдя на пару шагов: «БАЛКОН». Арку забили досками, но в какой-то момент доски эти сняли и прислонили к стене. На гвозде, вбитом над аркой, в петле висела на три четверти сдувшаяся секс-кукла, со светлыми синтетическими волосами, красной дырой-ртом и лысым лобком с рудиментарным влагалищем. К сдувшейся груди кто-то прилепил лист бумаги, украшенный красноглазым черепом и скрещенными костями. На листе было написано: «НА БАЛКОН НЕ ВЫХОДИТЬ! ПОЛ ПРОВАЛИВАЕТСЯ». Напротив балкона имелась ниша, в которой, вероятно, когда-то располагался бар. В дальнем конце коридора ступеньки уводили в темноту. В будку киномеханика, догадалась Одри.

Одри подошла к двери с надписью «Менеджер», взялась за ручку и прижалась щекой к двери. Снаружи ветер подвывал, как умирающий зверь.

— Дэвид? — шепотом спросила она и прислушалась. — Дэвид, ты меня слышишь? Это Одри, Дэвид. Одри Уайлер. Я хочу тебе помочь.

Нет ответа. Она открыла дверь, увидела старую афишу «Бонни и Клайда» на стене и рваный матрац на полу. Под афишей кто-то написал: «Я КРАДУСЬ ПО НОЧАМ, НАГОНЯЮ СТРАХА ВАМ».

Одри заглянула к смотрителю. Крошечная комнатка была совершенно пуста. Дверь без надписи привела Одри в чулан, где, похоже, уборщицы хранили свои щетки, тряпки, ведра. Ее нос (обоняние у нее тоже заметно улучшилось, как и зрение) уловил запах давно съеденного попкорна. В чулане не обнаружилось ничего, кроме дохлых мух и мышиного помета.

Одри подошла к арке, одной рукой отвела в сторону куклу и выглянула на балкон. Сцены она не видела, только верхнюю часть экрана. Тощая девушка все звала Дэвида, остальные молчали. Это, конечно, ничего еще не означало, но Одри хотелось бы знать, где эти остальные находятся.

Она решила, что предупреждение на груди куклы — не шутка. Кресла с балкона убрали, и Одри видела, что пол на балконе вздыбился и перекосился. Ей вспомнилось стихотворение, которое она прочитала в колледже. Насчет нарисованного корабля в нарисованном океане. Раз мальчишки нет на балконе, он где-то еще. Где-то близко. Не мог он далеко уйти. И на балконе его нет, это точно. Кресла вынесли, спрятаться негде, нет даже портьер у стены, за которыми обычно располагаются какие-нибудь ниши.

Одри опустила руку, которой придерживала сдувшуюся куклу. Та закачалась вправо-влево, поскрипывая веревочной петлей по резиновой шее. Ее пустые глаза уставились на Одри. А дыра-рот, предназначенный совсем не для того, чтобы говорить, презрительно улыбался.

Посмотри, что ты делаешь, казалось, говорила Фрида-Трахальщица. Ты собиралась стать самой высокооплачиваемой женщиной-геологом, к тридцати пяти годам иметь собственную консультационную фирму, а к пятидесяти, возможно, получить Нобелевскую премию… или то были всего лишь мечты? Специалист по Девонскому периоду, студентка, чья статья по тектоническим плитам публиковалась в «Джиолоджи ревью». Зачем ты гоняешься за маленькими мальчиками в заброшенных кинотеатрах? Мальчик-то этот неординарный. Особенный мальчик, но ведь и ты всегда считала себя особенной. А если ты его найдешь, Одри, что тогда? Он силен.

Одри схватилась за петлю и сильно дернула. Старая веревка, естественно, не выдержала. Секс-кукла повалилась лицом вниз на ноги Одри, и та пинком зашвырнула ее на балкон. Кукла взлетела высоко, потом рухнула на искореженный пол.

Он не сильнее Тэка, думала Одри. Кто он такой, мне без разницы, он не сильнее Тэка. Не сильнее кантахов. Теперь это наш город. Плевать на прошлое и мечты прошлого. Я живу настоящим, и оно слишком хорошо, чтобы желать чего-то иного. Так приятно убивать, брать, владеть. Приятно править, даже в пустыне. Мальчик всего лишь мальчик. Остальные — просто еда. Тэк теперь здесь, и он говорит голосом седых веков, голосом бестелых.

Одри посмотрела на ступени в конце коридора. Кивнула. Правая рука нырнула в карман, чтобы пощупать игрушечки, что в нем лежали, потереть их о бедро. Мальчишка в будке киномеханика. На двери, ведущей в подвал, висел замок, так что где еще ему быть?

— Хим ен тоу, — прошептала Одри, двинувшись к ступеням. Глаза ее широко раскрылись, пальцы правой руки шевелились в кармане. Из-под них доносилось тихое постукивание камешков.

Подростки, которые собирались в «Американском Западе» до того, как рухнула пожарная лестница, обходились коридором и кабинетом управляющего. В остальные комнаты они практически не заглядывали, поэтому владения киномеханика, сама будка, клетушка-кабинет и крошечный туалет практически не изменились с того дня 1979 года, когда пятеро крепких парней из «Невада санлайт энтертейнмент» размонтировали оба проекционных аппарата и увезли их в Рино, где они до сих пор пылились на складе, забитом аналогичным оборудованием, словно свергнутые идолы.

Дэвид стоял на коленях, опустив голову, закрыв глаза и сложив руки перед подбородком. Пыльный линолеум под его коленями был светлее, чем весь пол. Чуть впереди располагался такой же светлый прямоугольник. Здесь когда-то стояли кинопроекторы, шумные, пышущие жаром динозавры, которые в летние вечера иной раз нагревали будку до ста двадцати градусов[66]. Слева от него находились прорези, сквозь которые проецировалась на экран картинка: Грегори Пек и Керк Дуглас, Софи Лорен и Джейн Мэнсфилд, молодой Пол Ньюмен, играющий на бильярде, старая, но очень активная Бетт Дэвис, мучающая свою прикованную к инвалидному креслу сестру.

Тут и там на полу, словно дохлые змеи, валялись куски кинопленки. На стенах висели старые афиши. На одной Мэрилин Монро стояла на мосту и пыталась удержать улетающую юбку. Снизу кто-то подрисовал стрелку, направленную в ее трусики, и написал: «Осторожно вставьте болт А в отверстие Б, убедитесь, что насадка плотная и болт не может выскользнуть». В будке царила затхлость, но пахло не плесенью, а чем-то еще. Неким продуктом, который испортился, прежде чем высохнуть.

Дэвид запаха не замечал, как не слышал и голоса Одри, зовущего его из коридора, что тянулся вдоль балкона. Дэвид пришел сюда, когда остальные бросились к Биллингсли (даже Одри пошла за ними, чтобы убедиться, что они все собрались в мужском туалете), потому что очень уж хотелось помолиться. Он чувствовал, что на этот раз должен уединиться: Бог хотел поговорить с ним, а не наоборот. И будка киномеханика как нельзя лучше подходила для этой цели. Ибо сказано в Библии, молитесь в чулане, а не на улице. Дэвид считал, что это отличный совет. Теперь, когда он закрыл дверь между собой и остальными, можно было открыть другую дверь, внутри себя.

Дэвид не боялся того, что его видят пауки, змеи или крысы: если Бог хотел встретиться с ним наедине, так оно и будет. Кто его тревожил, так это женщина, которую привели Стив и Синтия. По каким-то причинам она заставляла его нервничать, и Дэвид чувствовал, что она точно так же реагирует на него. Он старался держаться от нее подальше, а потому спрыгнул со сцены, добежал по центральному проходу и скрылся в тени под провисшим балконом до того, как Одри вернулась на сцену. А из фойе поднялся на второй этаж и пришел туда, следуя указаниям внутреннего компаса, или, как говорил преподобный Мартин, слушая «тихий, спокойный голос».

Дэвид пересек комнату, не замечая лежащей на полу пленки и афиш на стенах, не чувствуя странного запаха. Он остановился на светлом прямоугольнике и несколько мгновений разглядывал черные рваные круги по его углам. В них когда-то стояли штыри, фиксирующие кинопроектор. Эти круги что-то напомнили Дэвиду

(я вижу дырами, как глазами)

что-то такое, о чем следовало помнить, но мысль эта сразу ушла. Ложная память, настоящая память, интуиция? Знак свыше? Или не знак свыше? Дэвид этого не знал, да и не хотел знать. Он пришел сюда, чтобы поговорить с Богом, если, конечно, получится. Дэвид, как никогда, нуждался в общении с Ним.