Кадавр — вообще говоря, оживленный неодушевленный предмет: портрет, статуя, идол, чучело. (См., например, А.Н.Толстой, «Граф Калиостро»). Одним из первых в истории кадавров была небезызвестная Галатея работы скульптора Пигмалиона. В современной магии кадавры не используются. Как правило, они феноменально глупы, капризны, истеричны и почти не поддаются дрессировке. В институте кадаврами иногда иронически называют неудавшихся дублей и дублеподобных сотрудников.

Левитция — способность летать без каких бы то ни было технических приспособлений. Широко известна левитация птиц, летучих мышей и насекомых.

«Молот ведьм» — старинное руководство по допросу третьей степени. Составлено и применялось церковниками специально в целях выявления ведьм. В новейшие времена отменено как устаревшее.

Оборотень — человек, способный превращаться некоторых животных: в волка (вервольф), в лисицу (кицунэ) и т. д. У суеверных людей вызывают ужас, непонятно почему. В.П.Корнеев, например, когда у него разболелся зуб мудрости, обернулся петухом, и ему сразу полегчало.

Оркул — по представлениям древних, средств общения богов с людьми: полет птицы (у авгуров), шелест деревьев, бред прорицателя и т. д. Оракулом называлось также и место, где давались предсказания. «Соловецкий Оракул» — это небольшая темная комната, где уже много лет проектируется установить мощную электронно-счетную машину для мелких прорицаний.

Пифия — жрица-прорицательница в древней Греции. Вещала, надышавшись ядовитых испарений. У нас в институте пифии не практикуют. Очень много курят и занимаются общей теорией предсказаний.

Рамапитек — по современным представлениям, непосредственный предшественник питекантропа на эволюционной лестнице.

Сэгюр Ришр — герой фантастической повести «Загадка Ришара Сэгюра», открывший способ объемной фотографии.

Таксидермист — чучельник, набивщик чучел. Я порекомендовал авторам это редкое слово, потому что К.Х.Хунта приходит в ярость, когда его называют просто чучельником.

Тирция — одна шестидесятая часть секунды.

Триба — здесь: племя. Решительно не понимаю, зачем издателям книги судеб понадобилось называть племя рамапитеков трибой.

«Упанишады» — древнеиндийские комментарии к четырем священным книгам.

Упырь — кровососущий мертвец народных сказок. Не бывает. В действительности упыри (вурдалаки, вампиры) — это маги, вставшие по тем или иным причинам на путь абстрактного зла. Исконное средство против них — осиновый кол и пули, отлитые из самородного серебра. В тексте слово «упырь» употребляется везде в переносном смысле.

Фнтом — призрак, привидение. По современным представлениям — сгусток некробиотической информации. Фантомы вызывают суеверный ужас, хотя совершенно безобидны. В институте их используют для уточнения исторической правды, хотя юридически считаться очевидцами они не могут.

Две повести Аркадия и Бориса Стругацких, объединенные под одной обложкой, настолько отличны друг от друга, что читатель, впервые столкнувшийся с этими писателями, возможно, будет удивлен и даже озадачен, когда из сурового, трагедийного мира, царящего в «Трудно быть богом», он будет чудесным образом перенесен в озорное веселье «Понедельника», который «начинается в субботу».

Впрочем, можно надеяться, что таких читателей будет немного: творчество братьев Стругацких пользуется устойчивой популярностью. Два их произведения, отобранных для «Библиотеки современной фантастики», демонстрируют не только разнообразие творческих приемов, которыми владеют авторы, не только широту- их тематических горизонтов, но и возможности самой фантастики, которые далеко еще не в полную меру используются нашими писателями.

Братья Стругацкие выступили впервые в 1958 году, начав с таких традиционных для фантастики тем, как прилет инопланетных пришельцев или путешествие на Венеру. Но после повести «Попытка к бегству» (1962 г.) их книги дают все меньше и меньше оснований для ярлычка традиционализма, и каждое новое произведение братьев Стругацких радует свежестью и оригинальностью формы, богатством выдумки, глубиной и серьезностью поставленных вопросов, при неизменно сохраняющейся увлекательности повествования. Некоторые их книги вызывали споры, и это вполне естественно, потому что писатели находятся в постоянном поиске.

Путь, проделанный Стругацкими, в какой-то мере характерен и для всей нашей фантастической литературы в целом. С каждым годом все более становится ясным, что задачи фантастики не в выдвижении и нагромождении невероятных научно-технических гипотез и не в популяризаторских диалогах об основах кибернетики или термодинамики. Растет понимание того, что главная задача фантастики — в углубленном внимании к нравственным, социально-психологическим проблемам настоящего и будущего, в создании запоминающихся, масштабных человеческих характеров.

Было бы преждевременным сказать, что на этом пути — пути подлинно художественной литературы — мы уже достигли небывалых успехов. Настоящих успехов пока меньше, чем хотелось бы. Но не следует забывать, что наша фантастика еще весьма молода, что она только начинает разворачиваться в полную силу. И лучшие книги Стругацких вышли за последние годы на лидирующие места в ведущей группе наших писателей-фантастов. К числу таких книг в первую очередь относится повесть «Трудно быть богом».

«Трудно быть богом» — произведение со сложной идеей. Сложной не в смысле ее запутанности или нечеткости, а по самой сути. В своем творчестве Стругацкие неоднократно обращались к теме подвига. Они рассматривали разные аспекты этого явления, привлекающего их (как и многих других писателей) потому, что в героические минуты, часы, дни все человеческое в человеке раскрывается с наибольшей силой. Подвиг первооткрывателей-космонавтов в «Стране багровых туч» и подвиг осознанного долга в «Попытке к бегству», подвиг-самопожертвование во имя науки в «Стажерах» и подвиг воли, самообладания, бескорыстия в «Далекой Радуге». Но подвиг, который должен совершить герой повести «Трудно быть богом», Антон, он же Румата Эсторский, — особого рода. Антон проходит через тяжелейшее нравственное испытание, испытание, требующее от человека мобилизации всех его душевных сил.

Попробуйте поставить себя на место Антона, представьте себе, что каким-то фантастическим образом вы очутились на римской площади Цветов в тот час, когда торжественная и жуткая процессия инквизиторов ведет на костер Джордано Бруно, а вокруг беснуется толпа, привыкшая и приученная к подобным зрелищам. Что сделали бы вы? Мрачно промолчали? Стали бы агитировать в пользу гуманизма? Бросились бы с кулаками на зрителей или начали стрелять в палачей? И что вообще надо делать, если развитая гуманистическая цивилизация сталкивается с дикостью и мракобесием?

Можно ли гневаться на людей, столпившихся вокруг костров, можно ли забыть, на каком уровне находится их сознание?

Да, разумом мы прекрасно понимаем, что наивна и бессмысленна попытка одним прыжком преодолеть пропасть, отделяющую сознание человека коммунистического от человека средневекового. Но столь же ясно мы понимаем и то, как трудно Антону и его товарищам, выросшим в обществе, где человек, человеческий разум, человеческая индивидуальность — явления высшей ценности, как трудно им смотреть на пытки, костры, разврат. Далеко не все выдерживают это испытание. «…Десять лет назад Стефан Орловский, он же дон Капада, командир роты арбалетчиков его императорского величества, во время публичной пытки восемнадцати эсторских ведьм приказал своим солдатам открыть огонь по палачам, зарубил императорского судью и двух судебных приставов и был поднят на копья дворцовой охраной. Корчась в предсмертной муке, он кричал: «Вы же люди! Бейте их, бейте!» — но мало кто слышал его за ревом толпы: «Огня! Еще огня!..»