– Флик! – сказал Билл.

– Билл! – сказала Флик.

– Я люблю тебя, – сказал Билл. – Я люблю тебя, я…

– Апельсины и шоколадки, – раздался бесстрастный голос у его плеча, – апельсины, бутерброды, шоколадки…

Билл обернулся, помышляя об убийстве. Мало того, что его отвлекли в такую минуту – да за это одно можно огреть дубиной по голове; он еще был уверен, что несколько минут назад раз и навсегда выразил свое отношение к шоколадкам. Вопрос был самый простой, чтоб уладить его, сторонам требовалось лишь немного разума и минимум доброй воли. Мальчик считал, что Биллу нужны апельсины и шоколадки. Билл полагал иначе, что и высказал вполне внятно. Теперь же оказалось, что они перекрикивались через море непонимания.

– Не надо апельсинов, – прохрипел Билл.

– Шоколадки? – предложил мальчик. – Для дамы?

– Дама не хочет шоколада…

– Бутерброды?

– Нет.

– Булочки, конфеты, шоколадки, трубочки с орехами, апельсины, яблоки, пирожки, бананы! – нежно пропел мальчик. У него был чистый, мелодичный голос, он выводил трели, словно дрозд в мае. Для шлягера не хватало только музыки Джерома Керна [10] .

Билл схватил Флик за руку и потащил по платформе. Считается, что влюбленные не видят и не слышат ничего вокруг, но Билл, хоть и сгорал от страсти, не сумел достичь подобного состояния. Вокзал казался ему исключительно перенаселенным. Непонятно, откуда столько народа? Можно подумать, не только все лондонцы, но и все жители Британских островов сговорились с американскими гостями, чтоб не дать ему поговорить с Флик.

– С тех пор, как ты уехала, – продолжал он, останавливаясь за багажной тележкой, – я…

Багажная тележка внезапно ожила и въехала между ними, как Джаггернаут [11] . Когда она миновала и Билл снова собрался заговорить, его энергично постучали пальцем по плечу.

– Извините, – произнес голос с сильным американским акцентом, – не скажете, где здесь телеграф?

В трудную минуту все мы становимся стратегами. Билл схватил американца за руку и развернул на сто восемьдесят градусов.

– Сам не знаю, – отвечал он, – но вот тот мальчик вам объяснит. Видите, с апельсинами и шоколадками.

– Спасибо, сэр. Спасибо.

– Не за что. Флик, милая, – продолжал Билл, – с тех пор, как ты уехала, я сам не свой. Сперва не мог понять, в чем дело, и вдруг до меня дошло. Я должен говорить быстро, так что вот. Я люблю тебя. Я… Виноват? -ледяным голосом произнес он, оборачиваясь на резкий тычок под ребра, нанесенный, похоже, острием зонтика.

Мощная дама в шляпе с коричневой вуалью повторила вопрос.

– Где вам найти носильщика? – с нажимом переспросил Билл. Интересно, почему все считают его справочным бюро? Вроде бы сделал суровое лицо, так нет, стекаются тучами, словно он – их путеводный ангел. – Да где угодно! Их здесь, как собак нерезанных. Вон, около мальчика с апельсинами и шоколадками.

– Не вижу.

– Только что был.

Мощная дама недовольно двинулась прочь, потрясая вуалью. Билл повернулся к Флик.

– Разрешите, сэр.

На этот раз носильщик с тележкой. Вот ведь ирония судьбы. Носильщик, без сомнения, разыскивает мощную даму с чемоданами, которая только что отвлекала Билла расспросами о носильщике. Ему бы свести эти родственные души, но он был занят другим.

– Знаю, что ты скажешь, – продолжал он. – Ты скажешь: «А как же Алиса Кокер?» Забудь про нее. Это было наваждение. Обычное наваждение. Я люблю тебя и только тебя. Уверен, что полюбил тебя с первой встречи.

Он сам удивился, как легко это выговорил. Самый вид Флик пробуждал красноречие. Она светилась доверием. Точно так же он сказал бы старому другу, что рад его видеть. Никакого смущения, никаких заиканий, как под царственным взором Алисы Кокер. Что на него тогда нашло? Как мог он подумать, что влюблен в девушку, чей взгляд наводит на него робость? Самая суть любви – а Билл полагал себя специалистом в этом вопросе – что тебе легко и радостно, как будто любимая – часть тебя.

– Флик, – сказал он, – давай поженимся, и побыстрее.

Ее глаза улыбались, самые яркие, самые голубые глаза в мире; казалось, вокзал Ватерлоо лучится нездешним светом. Эта улыбка пронизывала каждую клеточку его тела счастьем, о котором немыслимо и мечтать, словно перед путником на снежной равнине затеплилось светлое окошко. И вот, пользуясь тем, что на этот замечательном перроне все целовались, Билл нагнулся и без лишних слов поцеловал Флик, как будто скрепил подписью давным-давно согласованный договор, много раз обсужденный и устраивающий обе стороны. Очень просто и естественно. Как-то так вышло, что все сразу стало на удивление правильным и ясным, и впервые с их встречи в кипящем водовороте Билл сумел произнести связную человеческую фразу.

– Как ты здесь очутилась? – спросил он. – Я как раз собирался за тобой в Америку.

– У меня кончились деньги, пришлось телеграфировать домой, и мне ответили телеграммой, чтобы я шла к твоему дяде. Он меня и привез.

– А разве Алиса Кокер о тебе не позаботилась?

– Я у нее не была.

– Почему? Ах да, конечно. – Только теперь до Билла дошло. – Какой же я болван! Чем чаще я оглядываюсь на себя, тем больше убеждаюсь, что я -законченный кретин.

– Неправда.

– Правда. Столько времени не понимать, что люблю тебя. Ты меня на самом деле любишь, Флик?

– Конечно. Всегда любила.

– Не понимаю, за что, – честно признался Билл. – Вижу, что любишь. Чувствую. Но за что?

– За то, что ты – самый лучший.

– С ума сойти. Наверное, правда. Во всяком случае, когда ты так на меня смотришь, я в это верю.

Флик ухватила его за руку.

– Билл, милый, что нам делать?

Билл удивился.

– Пожениться, конечно. Чем скорее, тем лучше. К слову, мне придется искать работу, не можем же мы жить без денег. Но это устроится. Я чувствую, дядя Кули поможет. Главное – начать.

– Это будет очень трудно.

– Ничуть! Вот увидишь!

– Я про себя. Все считают, раз я вернулась, значит, согласна выйти за Родерика.

– Что? – честно изумился Билл. – Ты хочешь сказать, эта глупость еще не забыта? В двадцатом веке кто-то еще верит, будто девушку можно выдать замуж насильно?